Безымянная трилогия - [45]

Они везде — в высоких банках и прозрачных ящиках, прикрытых сверху густой сеткой, в клетках из стальных прутьев. Их густой запах в душных, закрытых комнатах вызывает ярость, пробуждает ненависть. Мой собственный запах растворяется в этой субстанции, он здесь не существует, даже я сам его не чувствую.

Они неподвижно сидят в клетках, ритмично двигая головами. Бегают вдоль стеклянных стен и внутри крутящегося барабана. Настороженный, злой, полный ненависти, я взбираюсь на ближайшую ко мне клетку и ползу по прикрывающей её сетке. Перебираюсь на следующую, с неё на другую и дальше… Запах чужой семьи, который поначалу так трудно было вынести, перестает раздражать меня. Отгороженные от меня стеклами и сетками, крысы живут своей, особой жизнью. Они ничего не могут мне сделать, они никогда не выберутся из своих прозрачных гнезд, а мне никогда не добраться до них.

И все же, возбужденный и готовый к бою или к бегству, я кручусь среди этих клеток, пытаюсь проникнуть внутрь, стираю свои зубы о металлическую окантовку и прутья, прижимаю ноздри к стеклу в надежде на то, что оно вдруг расступится передо мной, исчезнет, откроется. Но сетки плотно прилегают к ящикам, металлическая окантовка прочна, а стекло отодвинуть не удается.

Через некоторое время белые крысы перестают существовать для меня, я двигаюсь среди этих прозрачных гнезд так, будто их просто нет. Крысы в ящиках привыкли ко мне и теперь даже не поднимают головы — сидят неподвижные, вялые, мерно двигают челюстями, пожирая корм, принесенный им людьми. Им не приходится добывать еду, убивать, охотиться, скитаться, спасаться бегством. Люди кормят их, наполняют водой или молоком металлические ванночки, пересаживают из клетки в клетку, втыкают им в хвосты и шеи длинные иглы. Крысы только трясут своими свернутыми на одну сторону головами.

Обилие еды привлекает и возбуждает.

Я поселился под полом. Дом старый, в нем полно вентиляционных отверстий, поддувал, щелей, раскрошившихся кирпичей. По трубам, ведущим вниз, расходится тепло.

В холодную осеннюю пору здесь уютно и спокойно, и я не покидаю этого дома, где живут белые крысы.

В соседней комнате, пол которой выложен блестящими скользкими плитками, люди готовят еду. Рядом с этой комнатой — кладовка, куда я без труда пробираюсь по изъеденной ржавчиной вытяжной трубе.

Сушеная рыба, зерно, горох, хлеб, овощи. Белые крысы получают все.

Они болеют. Черные опухоли распирают кожу на шее, на голове, на брюхе. Сначала небольшие, едва заметные, они разрастаются, как будто сжирая изнутри тело крысы, уничтожая мышцы, ткани, кости. Черные наросты просвечивают сквозь белые нежные волоски, становятся все больше и больше.

Крысы худеют, линяют, сохнут. Некоторые умирают быстро, другие живут дольше — скрюченные, парализованные, покрытые черными шишками.

Люди разрезают наросты, рассматривают, что там внутри.

Белый самец смотрит сквозь стекло, словно не замечая меня. Огромная черная опухоль на брюхе не дает ему ходить. Хвост и задние лапы болтаются в воздухе. Пользуясь только передними, он подползает к ванночке и пьет. Рядом с ним — самка с громадной лопнувшей шишкой на шее и чуть меньшей по размерам у основания хвоста.

Страх. Страх все возрастает. Крысы дохнут, бьются в конвульсиях, в предсмертных судорогах отшвыривают лапами куски моркови и хлеба. Пары совокупляются — покрытые черными наростами тела заползают друг на друга. Больные самки рожают потомство.

Я наблюдаю за всем этим с другой стороны, сбоку, из своей собственной жизни — не обнесенной стеклянными барьерами, не закрытой сеткой. Из жизни не замкнутой, не разгороженной.

Я привыкаю к смерти белых крыс, к их медленному умиранию. Я — сильный, здоровый, толстый. Моя шерсть блестит, вибриссы упруги и чувствительны. Резцы разгрызают самое твердое дерево и оловянную оплетку электрокабелей. Я перестаю бояться: смерть белых крыс мне никак не угрожает. Она — вне меня, вне моего страха.

Люди приходят редко, только утром. Я в это время чаще всего сплю после ночных прогулок. Я просыпаюсь, когда они покидают здание.

Я присматриваюсь к людям, наблюдаю за белыми крысами. Залезаю на чердак. Здесь полно разных ящиков, помеченных крысиными экскрементами. Я пролезаю в дыру и продвигаюсь по боковому коридору. Утыкаюсь в глухую стену. Отступаю назад. Захожу с другой стороны то же самое. Ищу другой проход. Иду прямо — опять тупик. Проверяю ещё раз первый проход — ага! Выход есть, но не в конце коридора, а не доходя до него. Я вылезаю с противоположной стороны и делаю ещё одну попытку. Не сразу, но все же нахожу выход. Только на третий раз прохожу, не сделав ни одной ошибки.

Во всех ящиках проходы разные. Вдруг я чувствую, что попался. Мечусь по тесному помещению, пытаясь носом приподнять опустившуюся за моей спиной жестяную заслонку.

Ловушка, я в ловушке, в ловушке… Я бегаю, проверяю все углы, бросаюсь на стены, бьюсь головой о стекло, которым сверху прикрыт ящик. Кружусь волчком.

Вдруг одна из стенок уступает под моим напором и поднимается вверх. Остается пробежать по короткому коридору — и я выбираюсь из ящика.

Придя на чердак в следующий раз, я по забывчивости залезаю в тот же самый ящик. Ситуация повторяется. Поначалу мне никак не удается выбраться. Ничего не помогает, хотя я и нажимаю на все возможные места. Но потом стенка опять уступает. Второе попадание в ту же самую ловушку сильно меня напугало. Я запомнил этот ящик и впоследствии обхожу его стороной.