Безымянная трилогия - [41]

Волны бьются о стальной корпус. Каждая из них может потопить, убить, уничтожить. Меня охватывает страх.

Корабль больше не кажется мне безопасным убежищем.

Океан — чужая стихия. Мне он не по нраву, он злой и коварный. Я не рожден для того, чтобы плавать,— мне это чуждо, это противоестественно. Я этого не хочу!

Я прижимаюсь брюхом к металлическому ящику, пытаясь заснуть. Море не дает спать, оно вливается в меня, хлюпает, бьет, трясет, колышет, стонет. Я не могу забыть о воде, от которой меня отделяют лишь несколько слоев стального листа.

Шторм. Корабль накреняется, и ящики кидает из стороны в сторону. Попасть между ними — верная смерть. По спине вдоль позвоночника пробегают искорки страха.

Больше всего я боюсь, что меня найдут, обнаружат, боюсь оказаться на открытом пространстве. Там я беспомощен, мне некуда деваться. В подобной ситуации каждая крыса впадает в панику, бежит куда глаза глядят, теряет ощущение направления.

Уютные узкие коридоры, сумрачные или вовсе темные подвалы, глубокие убежища, каналы с постоянно влажными стенами — как же я тоскую по просторному безопасному лабиринту.

Ящики, хотя и закрепленные канатами, все равно срываются со своих мест. Слышны грохот сталкивающейся тары, бульканье волн, отдаленный шум моторов и рев винта.

Жизнь в переполненных трюмах, почти на самом дне, в непрекращающейся качке… Вибрация, шум холодильных установок, удары по корпусу.

Я совсем одурел, устал, меня охватывает апатия'. Я не хочу ни есть, ни грызть. Мои резцы слишком сильно отросли. Я замечаю, что другие крысы тоже ведут себя не так, как обычно, даже самые злые и задиристые утратили всякое желание за кем-то гоняться, не хотят больше ни провоцировать, ни нападать.

Больше всего беспокоит бессонница: стоит только заснуть, как начинают преследовать кошки, птицы, змеи, огромные пауки, потоки воды, стальные рычаги ловушек, огонь… Все это окружает меня, гонится за мной, настигает.

Я тут же просыпаюсь. Я устал и от снов, и от скитаний. Я мучаюсь и засыпаю снова.

В глубинах сна меня ждет толпа голодных крыс. Их зубы все ближе и ближе. Я убегаю, но крысы окружают меня со всех сторон, бросаются на меня, кусают. Мне не скрыться от них — у меня нет никаких шансов.

Я снова на улице тропического города, кишащего пауками, ядовитыми насекомыми, змеями. Я бегу. Улица неожиданно кончается, и я падаю. Пищу. Просыпаюсь.

Корабль сотрясают резкие толчки, ящики ездят по полу, трещат, скрипят.

В этом городе крысы не реагируют на мой запах. Может, потому, что сразу по прибытии я поселился в покинутом гнезде и пропитался его запахом, а может, это именно тот город, который я ищу?

Сначала я соблюдаю все необходимые предосторожности. Избегаю подвалов и каналов, где полно крысиных гнезд и нор. Питаюсь на помойках, внимательно наблюдая за поведением местных крыс, которые как будто не обращают на меня никакого внимания.

Я все ещё боюсь внезапного нападения и потому никогда не захожу в их гнезда, не приближаюсь к ним, не касаюсь их вибриссами, выбираю жизнь одиночки.

Я живу рядом с людьми, в их помещениях. В толстых стенах старого дома скрыто множество щелей и трещин, ветхих вытяжных труб и проржавевших дымоходов.

Я устроился высоко — под полом последнего этажа, рядом с крытой жестью крышей. Я часто вслушиваюсь в доносящиеся снаружи звуки — это птицы прогуливаются по металлической поверхности.

Я поселился здесь в самом начале зимы. В комнате живет человек, который, как мне кажется, совсем не замечает моего присутствия.

Даже громкий скрежет зубов, которые я стачиваю о доску в полу, не отрывает его от разложенных на столе бумаг.

Рядом стоит пианино. Человек подходит к нему и ударяет по клавишам. Потом возвращается к своим листкам. Поначалу я побаивался резких звуков этого инструмента, а теперь привык и часто пробегаю по комнате за его склоненной над столом спиной. Время от времени он готовит черный пахучий напиток, запах которого вызывает у меня судороги в желудке, потому что здесь, кроме высохших сороконожек и бумаги, нет совершенно никакой еды. Я спускаюсь вниз, к мусорным бачкам, и притаскиваю наверх шкурки от ветчины, недоеденные куски мяса, куриные потроха. Сейчас, зимой, я не выхожу никуда дальше помойки. Это было бы слишком рискованно, ведь все вокруг покрыто снегом и изголодавшиеся здешние крысы с трудом добывают себе пропитание.

Человек заметил меня. Я высунул голову из стоящей у дверей корзинки для мусора, в которой, как всегда, не нашел ничего съедобного. Я спрыгнул на пол, но человек даже не шевельнулся.

Сквозь сон я чувствую, как из комнаты доносится восхитительный аромат сыра.

Я высовываю из норы вибриссы и кончик носа. Сыр лежит на полпути между столом и моей норой. Я долго борюсь с собой. Я боюсь, что таким образом человек просто хочет выманить меня. Но он снова ударяет по клавишам.

Я осторожно вылезаю из норы, бегу в сторону кусочка сыра и хватаю его. И тут я замечаю, что рядом стоит блюдце. Молока я не пил давно, очень давно. Я быстро утаскиваю сыр в нору. Человек смотрит на меня, подняв голову от клавиатуры. Я съедаю сыр и снова выхожу — к блюдцу с молоком. Он смотрит, как я пью. Вдруг он перестает ударять по клавишам. Я в страхе удираю.