Безутешная плоть - [81]

– А, да! Майгуру Кири, – улыбается Консепт, очищая луковицу.

Фридом отодвигает эмалированную тарелку с помидорами и, вскрыв сломанным ножом пакет риса, высыпает зерна в сито.

– Да, тетя Кири, – кивает она, переведя взгляд с Май на рис, и начинает его перебирать. – Знаете, майгуру Кири родом из Дженьи, что прямо под священной горой. Когда мы были маленькими, она часто приходила сюда. Потом уже реже.

– Так вот с ней, – продолжает Май, – я послала тебе немного кукурузной муки. Но узнав, что происходит, я сказала: «А-а, теперь Тамбу ее есть не будет». Пусть та Кристина сама ее и приготовит.

В наступившей тишине ты еще сильнее ощущаешь запах дыма от очага. Забытые запахи цепляются за годы, смешиваются с дымом – легкая навозная затхлость с пола, люди, которых ты когда-то знала, их пот, непонятный мусор, влажная, медленно обугливающаяся луковая и томатная кожура.

– Поторопитесь, девочки, – говорит Май и, содрогнувшись, встает. – Тамбудзай, ты пойдешь со мной. Хотя он больше не приезжает… – ворчит она и снова морщится. – Хотя твой дядя после несчастья не покидает миссию, он дал нам всего одну комнату в новом доме, который построил на участке. Так что тебе придется спать в старом доме. С племянницами.

– Ничего страшного. Когда мы все сделаем, то построим собственные дома, – обещаешь ты, выходя следом за Май из кухни.

Впервые ты веришь своим словам.

– Ты разве мужчина? – Мать отвергает даже мысль об этом. – Разве не твой отец должен был построить дома? Если он не может, с чего ты взяла, что ты больше него? В любом случае, – продолжает она тем же бесстрастным тоном, без паузы, – давай посмотрим, найдется ли еще матрас в задней комнате старой развалюхи. Вы положили продукты у входа, да? Кто сегодня заходит в заднюю комнату, если вы кладете все сюда? Девочки спят в боковой комнате, поэтому, если что случится, они сразу позовут отца и меня. Посмотрим, не оставили ли чего крысы.

Мать двигается медленно, так что у нее больше времени на разговоры.

– Кто такая Стивенсон? – спрашивает она, довольная впечатлением, которое производит на тебя ее бдительность. – Мы знаем ее семью? Они из тех наших белых людей, которые занимаются у нас сельским хозяйством?

Ты медлишь. Май останавливается.

– Белые люди – проблема, – продолжает она. – С ними можно работать, только если их знаешь. Вот почему мы предпочитаем иметь дело со своими. Ты должна хорошо знать эту Стивенсон, чтобы работать с ней, дочь. Будь хитрее. Если ее семья не отсюда, откуда ты можешь ее знать? А она, что ей от тебя нужно, если она тебя не знает?

Мать с трудом поднимается по лестнице, ведущей в старый дом.

– Май, я бы так не сказала, – возражаешь ты. – Не со всеми так.

– Понятно, – фыркает она. – Брось, кончай раз и навсегда.

– Я знала ее шесть лет, – говоришь ты, решив, что лучше не выкладывать всю правду.

– А-а, она была одной из тех белых в миссии твоего дяди. Одна из миссионеров.

– Не совсем. Я знаю ее по женскому колледжу Святого Сердца. Мы учились в одном классе.

– Ох-хо, – вздыхает Май. – Теперь припоминаю, где и когда я слышала это имя. Значит, все так, как я и думала. Ты приехала сюда, чтобы опять сходить с ума по белым людям, Тамбудзай. Разве не поэтому ты так долго была никем, не потому, что их слишком много? Оставь их. Иди и найди свое. Вот что я тебе скажу.

Май прокладывает себе путь мимо продуктов в передней комнате старого дома и неторопливо, с довольным видом рассматривает пакеты.

Матрас в задней комнате не так уж и плох, не видно ни блох, ни личинок. Когда комната становится обитаемой, успокоенная Май уходит, пообещав прислать Фридом, чтобы та стерла пыль с поверхностей и вымела помет грызунов из-под тумбочки. Она идет в боковую комнату, где живут девочки, и через минуту возвращается с одеялом.

Оставшись одна, ты осторожно, медленно садишься на железную кровать. Ясный свет становится темно-серым. Ты зажигаешь одну из свечей – ее пламя трепыхается. Химическое вещество, из которого сделана свеча, воняет и раздражает тебя, хотя на упаковке утверждается, что они не чадят. В трепещущем свете бордовый цвет потертого коврика, покрывающего груду хлама в углу, спекается и сгущается – так обычно появляются духи. Исходящий от него запах старья неприятным воспоминанием безжалостно проникает в ноздри.

Коврик, будто намасленный, скользит между большим и указательным пальцами. От лохмотьев, которые пощадили крысы, поднимается затхлость, скорее от ветхости, чем от плохо вымытых тел. Ты собираешься отойти от разлагающейся кучи, но внимание привлекает тусклый блеск. Из линялой тряпки, которая когда-то была ярко-синей вышивкой, торчит нитка. Приподняв ее, ты узнаешь герб на нагрудном кармане, а спустя мгновение – свой пиджачок из женского колледжа Святого Сердца.

Он лежит на рваных плетеных босоножках материного размера. Почти невероятно, их ты тоже помнишь: подарок, посланный домой с родственником, когда ты начала работать в рекламном агентстве.

Заскорузлые, лопнувшие пластиковые туфли лежат на твоем старом школьном сундуке. Сбитая черная эмаль шелушится похожей на рваную змеиную кожу белой краской. Наклонившись, ты читаешь: ТАМБУДЗАЙ СИГАУКЕ. Ниже адрес: женский колледж Святого Сердца, сектор 7765, Умтали.