Безумно холодный - [40]

Румянец усилился. Отчаяние тоже. Такая интимная близость с ним была сродни занятию любовью, а ей в последнюю очередь хотелось столкнуться даже с минимальной вероятностью влечения к нему. Прошло тринадцать лет, и за это время она не услышала от него ни слова. Случившееся было так ужасно, что Кэт решила: он, как и она, лишь хочет забыть об этом.

Но то была ложь. Она не хотела ничего забывать. Оторваться от него, потерять его было также больно, как и узнать о смерти Джонатана. Ей нужно было разделить свою скорбь с Хокинсом, ей нужно было найти в нем утешение — но его забрали. Даже будучи мальчиком, он стал ее любимым мужчиной.

— Катя? — Снова послышался его голос, на этот раз более настойчивый.

Ну, он больше не мальчик и, о Боже, да, ей нужно только собраться с силами и выбраться из этого изысканно декорированного лофта в центре города прежде, чем он арестует ее за сексуальное домогательство. Но она не могла заставить себя даже посмотреть ему в глаза.

— Ты не мог бы уйти… пожалуйста? — пробормотала она, не высовываясь из-под подушки. Например, уехать в Сибирь на пару дней, чтобы она могла трусливо уползти и молиться, чтобы больше никогда-никогда не встретить его.

Повисла длинная пауза, и она уже, было, решила, что он ушел, когда Хокинс наконец заговорил:

— Нет, не мог бы. — Судя по звуку, особого счастья это ему тоже не приносило, отчего она почувствовала себя еще более унизительно. — Нам сегодня нужно будет многое сделать, а мне необходима твоя помощь. Если мы сможем засунуть в тебя немного воды и еды, тебе станет лучше. Тост из цельной пшеницы.

О Боже. Он помнил, какие она любит тосты. Он святой, а она предательница. Но это не значит, что ей нужно быть и идиоткой вдобавок.

Она медленно вытянула руку к краю кровати.

— Тост, — пробормотала она.

— Сначала чай.

Отлично. Он не хочет быть милым и уступить ей, но она прорвется. Ей всегда удавалось прорваться через кошмарно унизительные ситуации. Но она, ну правда, не думала, что стоит извиняться за то, что засунула руку в его штаны. У нее не хватит смелости даже упоминать об этом, не говоря уж о полноценном обсуждении. Ей оставалось лишь надеяться, что он не заметил.

Ну конечно.

Как она могла сотворить такую тупость? Поступить так необдуманно? Насколько она отчаялась?

И снова ее мозг был только рад предоставить нужный ответ. На самом деле, она уже очень давно не встречала мужчину, которого хотела бы, а произошедшее тогда не казалось тупым или необдуманным. Это было прекрасно. Прикосновения к нему рождали тепло снаружи и жар внутри, пробуждали к жизни — из-за этого посмотреть ему в глаза было еще тяжелее.

Да поможет ей Бог. Она должна выбраться из этого лофта, и чем раньше — тем лучше.

Передвигаясь с превеликой осторожностью, она оперлась на локоть, позволив подушке соскользнуть с головы на кровать. Волосы закрыли лицо — хоть с этим ей повезло. Она слегка приоткрыла глаза, пытаясь уберечь голову от очередного болезненного взрыва.

— Чай, — согласилась она, вытягивая руку.

Ему в лицо она не смотрела. Зрительный контакт был нужен в последнюю очередь. Она видела только перед его футболки — вместо похмелья в ней проснулось любопытство.

Она чуть наклонила голову в сторону, чтобы заглянуть за край жилетки.

— «Отымей меня»? — спросила она, прочитав китайский иероглиф на его груди.

— Конечно, — сказал он. — Но, может, сначала выпьешь чаю?

Ей потребовалась пара секунд, чтобы понять смысл сказанного, а затем ее полуприкрытые глаза неосторожно переместились на его лицо, и новый румянец, еще ярче предыдущего, опалил щеки.

— Я просто… просто… — «Не думаю. Вообще не соображаю», — призналась она самой себе.

— Читаешь по-китайски, — сказал он, выручая ее. — Любопытно.

— Это Алекс — мой секретарь. Он знает китайский, и он… ах… — «Предал меня», — вспомнила она. Сдал ее матери. О да, все возвращалось. Но как бы ни было ужасно предательство Алекса, оно не шло ни в какое сравнение с бедой, в которую она попала, сидя в кровати Кристиана Хокинса.

Один взгляд на него, и сотни других воспоминаний заполнили ее сознание. Он поцеловал ее. Вот так все и началось. Он поцеловал ее около барной стойки в «Мама Гваделупе», и она растаяла от удовольствия и желания. Полностью растаяла.

Ее взгляд упал на его рот, и румянец стал еще сильнее. Никто не целовался как Кристиан Хокинс — долго, медленно, влажно и глубоко, словно каждый следующий вдох зависит от поцелуя. Его рот прижимается к ней так, будто их губы созданы друг для друга. Его тело, сильное и твердое, движется рядом с ней. Она могла бы целовать его вечно.

— Не беспокойся насчет Алекса, — сказал он. — Он выйдет из игры, если захочешь. Даже твоя мать не сможет этого изменить.

Его слова рассеяли грезы и, сделав усилие, она вновь взглянула на него. Этим утром он выглядел года на двадцать два: одежда «крутого парня», взъерошенные волосы, потемневшая от щетины челюсть. И ему определенно нужно было справиться об одном из общеизвестных фактов — а она-то думала, что ему отлично все известно.

— Моя мать может изменить все, что пожелает, — сказала она, потому что это было правдой. Международный нефтяной кризис, дипломатические отношения со странами Третьего мира, политическая повестка дня и приоритеты СМИ, дружба, преданность, личная жизнь ее дочери — Мэрилин Деккер управлялась со всем, регулярно и совершенно свободно на протяжении многих лет. Активно и бессовестно.