Безумно холодный - [30]

И все из-за того, что давным-давно, она добралась до самой сердцевины его души и, разворошив ее, бросила его. После ареста не сказав ему ни слова. Ни одного слова.

Он сидел тогда в суде, слушал ее показания, наблюдал за ее осторожностью, видел, как она смотрит на него. Ему казалось, что он наблюдает за происходящим из-под сотен футов воды — без воздуха и света. Вес случившегося повис на нем чудовищным грузом.

И ее мать. Он чувствовал жар ненависти, исходивший от этой женщины, сжигавший кожу с его костей и испепелявший остатки скелета. Ее ярость стала ощутимым присутствием в зале суда — еще один фактор, с которым ему пришлось бороться, чтобы остаться в живых. Но потом он все равно умер. В первую же ночь в Кэньон Сити, когда двери его камеры захлопнулись и началась свистопляска, он понял, что катится прямиком в ад.

И все из-за того, что занимался любовью с королевой выпускного бала.

Она выпустила остатки его футболки из штанов и расстегнула рукава, стягивая рубашку с плеч. Она окончательно потеряла контроль над собой, пересекла черту, и какая-то часть его жаждала последовать за ней. Если бы его не арестовали, они, возможно, до сих пор были бы вместе. Может быть, она по-прежнему была бы его, и алкогольное опьянения не имело бы никакого значения. Он мог бы заняться с ней любовью просто потому, что она была милой, жаждущей, нуждающейся в нем.

Нуждающейся в нем глубоко внутри.

Нуждающейся в нем, чтобы остановить вращающийся мир.

Она по-прежнему выглядела как Катя, которую он знал раньше. Она по-прежнему так же пахла, была такой же на вкус и, Бог тому свидетель, производила на него такой же сногсшибательный эффект.

Но она была другой, и он стал другим, урок был преподан ему тяжелым способом, самым тяжелым способом из возможных, поэтому Хокинс знал, что целовать ее не стоит.

Он поднял руки, обхватив ее щеки ладонями, и провел пальцами по коже.

Черт, не были бы они до сих пор вместе. Они не пережили бы ее мать так долго. Вероятно, они бы продержались только до Дня труда.

Да, он понимал, что не стоит целовать ее — но все равно сделал это. Просто забыл весь тот идиотизм, который обмусоливал на протяжении тринадцати лет, поднял ее лицо и прижался к ее губам.

Жар, чистый и простой (ровно как он и планировал) омыл его. Он застонал от удовольствия, полностью отдаваясь пламени. Ее кожа была влажной, а его мгновенно прошиб пот, и он вдруг понял, что не имело никакого значения, что она была пьяна, а он свихнулся. In vino veritas — истина в вине. Она хотела его, и в самой глубине души, в самом темном ее месте, где он закрыл и заколотил дверь, выкинув ключ от замка, он никогда не переставал хотеть ее.

Одной рукой она скользнула по его волосам, по шее, вверх к голове, удерживая его для поцелуя. Его мозг затуманился. Ее рот был влажным. Потянувшись к ее ноге, он закинул ее себе на талию, задирая платье, притягивая ближе, жадно впитывая шелковую мягкость ее бедер. Другая ее рука направилась к его поясу, потом дальше на юг, сводя его с ума, и он понял, что она собирается взять его в руку, ласкать его, заставляя твердеть еще сильнее. И он позволит ей. О, черт, он позволит ей.

По крайней мере, таков был его план, пока лифт, сотрясаясь, не остановился и свет не наполнил кабину.

Он замер, волоски на шеи встали дыбом. Когда они входили в здание, света нигде не было.

Ну, в кармане у него был пистолет — наравне со всем остальным. Вопрос в том, как использовать его, если обстоятельства потребуют, потому что Катя не заметила, что ситуация несколько изменилась.

— Кристиан, — простонала она. Рука преодолела последние несколько дюймов до цели.

Он попытался дотянуться до нее — слишком поздно. Господи Иисусе. Ее ладонь была такой нежной, пальцы такими осторожными, нога обернулась вокруг талии, а рука — вокруг члена. А он умирал… умирал… но все равно скользнул свободной рукой в карман за девятимиллиметровым Глоком.

— Если хочешь, — протянул мужчина, — я могу просто пристрелить тебя сейчас и спасти от бесчестья. — Ошибиться было невозможно. Дилан.

Проклятье, он так хотел толкнуться навстречу ее руке, что не мог дышать, но гореть ему в аду, если он сделает это на виду у публики.

— К-катя? — Новый голос присоединился к перепалке: бездыханно потрясенный. Должно быть, это Алекс Чэнг, секретарь. Даже не нужно оборачиваться и смотреть.

— Кэт, — прошептал он, едва касаясь ее губ. Он старался не двигаться из опасений, что может случится, пытаясь извлечь себя из ее сладостного захвата, надеясь найти наконец свои мозги, которые он, вероятно, оставил в Роксанне или еще в Ботаническом саду. — Катя, солнышко. Нам нужно остановиться.

Проклятье, им и начинать не стоило. Ничего это быть не должно: они вдвоем, прижатые к стенке лифта, ее одежда, задранная вверх, его — спущенная вниз. Это было безумием. Его рубашка была наполовину снята, брюки расстегнуты, и он не имел и малейшего понятия, как ей удалось сработать так быстро.

— Нет, — простонала она. — Столько времени прошло, и никто другой никогда… — Ее губы скользнули по его губам, язык прошелся влажным прикосновением, зубы слегка куснули. — Такого как ты больше нет.