Безумно холодный - [29]

Он наконец приметил лифт и лестницу у задней стены галереи, и направился в нужном направлении.

— На каком этаже твоя квартира?

— На пятом. Да, опре-переде-деленно на пятом.

Лифт, решил он, почувствовав, как она начала тянуть за футболку, надетую под рубашкой.

— Хмммм, — вопросительно промычала она, словно только что обнаружила что-то интересное.

Хмммм, проклятье.

— Катя, — предупредил он, схватив свободной рукой ее пальцы и отдирая их от ткани.

— Ты знаешь, как это называется? — спросила она, под принуждением отпуская футболку и скользя руками по мощным мышцам его бедра к паху.

— Беспредел, — ответил он, поморщившись, пытаясь поймать ее руку, пока та не зашла слишком далеко.

— Я жила в Париже.

— Ты уже говорила. — Он отпустил ее, чтобы быстро засунуть футболку назад в брюки. Но она мгновенно вытащила ее обратно.

— Я и в Нью-Йорке жила.

— Ладно. Кончай, солнышко. — Он снова попытался поймать ее за руку, но на этот раз не смог. Его футболка окончательно высвободилась, и он тихо выругался.

— Я и в Лос-Анджелесе пожила, но никогда ничего подобного не видела. — Она провела ладонью по его пояснице, пересекая татуировку, а он был в состоянии думать лишь об одном: если она засунет руки чуть поглубже, он за последствия отвечать не сможет.

— Это потому что меня тогда не было в Париже, Нью-Йорке или Лос-Анджелесе. — Они добрались до лифта, и он нажал кнопку вызова.

— Ты не говорил мне, где сделал ее… где она сделана, где она была сделана.

— Нет. — Он не говорил. Это произошло жарким ленивым летом в Нью-Мексико. Женщина, с которой он там оказался, была на десять лет старше его, — художница, для которой он стал излюбленным полотнищем во время их короткой и чрезвычайно познавательной интрижки.

Старая коробка лифта наконец со стоном остановилась. Как раз в тот момент, когда Хокинс потянулся к ручке двери, чтобы откатить ее в сторону, она сделала это — скользнула рукой в его штаны, под исподнее, вниз по бедру.

Твою мать. Он понимал, что она делает: следует линиям его татуировки, — но это лишь приведет ее в то место, куда ей двигаться точно не стоит, и навлечет на них кучу неприятностей.

— Кэт, прекрати сейчас же. — Он схватил ее за руку, но в ответ она лишь захихикала — что было определенно лучше слез. — Ладно, детка. Вечеринка закончена. Пошли. — И тогда он задумался: когда в последний раз он пытался заставить женщину вынуть руку из его штанов? Никогда, наверное.

Пытаясь одновременно управиться с ней и с дверью лифта, молясь, чтобы она снова не начала плакать, Хокинс умудрился снять ее с плеча прежде, чем она либо причинила бы ему какой-то ущерб, либо возбудила его так сильно, что он перестал бы задаваться вопросом, умно или нет заниматься с ней любовью.

Мысль даже не успела до конца сформироваться в его голове, как он застыл. Когда это он перестал «заниматься сексом» с ней и начал «заниматься любовью»?

Господи Иисусе. Он просто не мог быть таким дураком.

— Не целуй меня, Кристиан, — взмолилась она, снова привалившись к нему и оказывая чрезмерно возбуждающее давление на все его тело: «от носа до кормы».

Против воли и наперекор каждой капельке здравого смысла он посмотрел вниз — на ее губы.

Вздохнул.

Нет, он не собирается ее целовать. Он собирается доставить ее наверх, в ее квартиру. Сейчас же. Стараясь удержать эту цель в голове, он подтолкнул ее к лифту и, оказавшись внутри, нажал кнопку пятого этажа.

Закряхтев и затрясшись, лифт пополз вверх. Кабина была маленькой, невероятно маленькой, но он изо всех сил старался оставаться на своей стороне и удержать ее на другой, положив ладонь на нейтральную часть ее тела — место между ключицей и грудью.

Ему была необходима некоторая дистанция. И небольшой передых. Сегодня ночью был убит человек — ему нужно прочистить мозги и начать думать, почему это произошло.

Лифт наткнулся на какую-то неровность и прежде, чем ему удалось остановить ее, Кэт снова оказалась в его объятьях.

Он не понял, как. Он ведь буквально держал ее на расстоянии вытянутой руки.

— Пожалуйста, не целуй меня, — прошептала она. Голос ее был мягким, хрипловатым, звучал немного надрывно. Словно они за последнюю пару часов уже выцеловали друг из друга всю начинку.

Лишившись косметики, ее лицо потеряло былую яркость контрастов — но ни капли красоты. Ресницы уже не были такими темными. Губы приобрели мягкий розовый оттенок. Он заметил светлые пятнышки веснушек у нее на носу — из-за них она казалась моложе, намного моложе: куда ближе к восемнадцати, чем имела на то право. Ее волосы были в беспорядке, в абсолютном беспорядке, словно ее возил по подушкам и по матрасу… какой-то парень, как если бы он… сошел с ума… или ему очень повезло, или он просто свихнулся.

— Кристиан, — выдохнула она. Ее руки коснулись пуговиц на его рубашке, начав расстегивать их одну за другой.

Он не остановил ее. Он был слишком занят думая, вспоминая, гадая, не научилась ли она вуду за все эти годы, может, в Париже или еще где, потому что он перестал быть нормальным, здравомыслящим Хокинсом. Он чувствовал себя заколдованным, словно на него наложили какие-то чары. Она выпила «Маргариту», он — только пиво, но с ним остался вкус ее губ, ощущение ее тела в объятьях и… да, вероятно, этого было достаточно, чтобы у него поехала крыша.