Безумие Дэниела О'Холигена - [7]

Никто не двинулся. Дэниел свирепо оглядел пятидесятников, понемногу восстанавливая самообладание. Потом расширил поле своего зрения, чтобы вместить в него толпу зевак — преподавателей, родителей и детей.

— Ступайте по своим делам! — огрызнулся он. — Если кто-нибудь желает осведомиться о средневековой литературе и чувствует, что обойдется при этом без самосуда и линчевания, я останусь здесь еще на пятнадцать минут.

Толпу отпустило, и, возбужденно забормотав, она отхлынула к стендам и палаткам. Большинство пятидесятников вновь обрело свой малый разум и рассеялось. Другие — Толстый Мальчик и Безобразная Девочка, видно его невеста, — по-прежнему стояли с остекленевшим взором, тяжело переводя дух после такого духовного напряжения. Сотрудники факультета биологии откачивали Ветхого Человека свежим апельсиновым соком из пластикового стаканчика.

Алисон подошла к Дэниелу и чмокнула его в щеку. — Фу! — скривилась она и вытерла с губ малиновый грим. — Не лицо, а выгребная яма!

— Не успокаивай меня, Алисон, я слишком потрясен.

Она улыбнулась:

— Песня и танец были недурственные, Джиндж.[4] Ты же не знал, кто они такие.

Прыщавый Предводитель Молодежи и крикун приблизились, как невинные овечки. «Это им идет», — подумал Дэниел.

— Мы ничо такова не думали, — заскулил Предводитель извиняющимся тоном, — эта книга и одежа нас расстроили.

— Вас расстроила одежда шута? Менее извращенного ответа я от вас и не ожидал, — свысока бросил Дэниел, хотя и чуть смягчился проступающим сквозь прыщи раскаянием.

— Одежда шута? — крикуну вспомнились посещения в детстве музея с витринами, полными фантастических цветов насекомых из сельвы. — А зачем ты нарядился шутом?

— Строго говоря, это костюм жонглера, то есть жонглирующего дурака, а не шута. Я оделся дураком отчасти для того, чтобы напомнить себе, что двадцать один год преподаю в университете «Золотой Запад», но больше для того, дабы пробудить в зрителях картины изысканного великолепия, средневековые мотивы и танцующее между ними остроумие мира, смягчающее его грубые истины ручьями смеха.

— Чево? А эти — песня и прыганье? — туман медленно поднимался над сознанием крикуна.

— Терпсихорийская сцена? Согласен, она нуждается в улучшении. Я собирался одновременно продемонстрировать свист, прыжки, хлопки и треск мастера колпака и колокольцев, но был обескуражен неприятными последствиями, сопутствующими моему выступлению.

— Мы не поняли про книгу, что ты читал, — Толстый Мальчик переступил с ноги на ногу.

Дэниел снова рассвирепел:

— О да, чтение книг! Я знаю, сколь таинственной и угрожающей кажется эта деятельность в наши подлые времена. Увы, при изучении литературы без чтения не обойтись.

— Для чего эта ме-диавольская литература? — запросила Безобразная Девочка.

— Простите?

— Для чего? Для какой работы?

Дэниел крепко зажмурился, но, когда открыл глаза, она все еще была там.

— Ни для чего. Невероятно пошлый вопрос.

— Мы думали, что вы — гомосек с карнавала, — Толстый Мальчик явно успокоился. — Мы видели их по телевизору. Пидорский карнавал. Мужики одеты как бабы. Фабианские социалисты. Правда, пастор Нилт?[5]

Крикун кивнул.

Впервые за весь день Дэниел улыбнулся:

— Вас зовут Нилт?

Крикун опять кивнул.

Дэниел повернулся к Алисон:

— Я уже чувствую себя гораздо лучше. Прошу вас, пастор Нилт, расскажите об этом извержении, которому мы только что были свидетелями.

Пастор Нилт ударился в чистосердечную исповедь:

— У нас случилась чесотка в Зале Славы и Победы. В прошлое воскресенье, сразу после исцеления верой. Городской отдел здравоохранения выселил нас на две недели. На дезинфекцию. Две недели без служб. Ни исцелений, ни молитв. Клянусь Богом, некоторые из этих добрых людей жить без Исуса не могут.

— Страсти по Исусу! — закричал Ветхий Человек, обрызгав сотрудников факультета биологии апельсиновым соком и пытаясь подняться на ноги.

— Ради всего святого, заткните его, — взмолился Дэниел, — и отведите к ветеринару. Он взбесился.

— Ну-ну, Лэс, — сказал пастор Нилт, — перестань. — И, поддерживая Ветхого Человека, вдвоем с Предводителем Молодежи, увел его прочь. Безобразная Девочка взяла биологическую брошюру, семь холодных люля-кебабов и, хмуро поглядывая на Дэниела, поковыляла за ними.

Глубоко съехав в шезлонге, Дэниел зажмурился:

— Еще одна безумно успешная популяризация Средневековья.

— Ты сделал все что мог, Джиндж, — утешила его Алисон, — костюм прекрасный… Ты замечательно выглядишь. Разве что слишком тощий. Тебе надо поправиться.

— Как я могу поправиться, когда моя жизнь превратилась в череду ужасов? Меня атаковали чесоточные фанатики. Рр-р-р!

— Попробуй получше питаться.

— Разве это их остановит?

— Я имею в виду, чтобы поправиться.

— Можешь вернуться и ухаживать за мной. «Живи со мной и будь моей любовью».

— Мы это уже проходили, Джиндж, с этим покончено, — Алисон стала прибирать возле шезлонга, который Дэниел, поднявшись с него, попытался было сложить. К шезлонгу прилагалась инструкция, но Дэниела мгновенно взбесила изображенная на обложке полуголая парочка на морском берегу, которая недвусмысленно давала понять, что, установив шезлонг, немедленно займется любовью, и он выбросил инструкцию в мусор с пламенной надеждой, что увлажненная пара погибнет в холокосте перекрестного венерического заражения. Что за прелестно жуткая мысль! Надо поделиться с Уинсом Фетц, когда она подрастет, — с маленькой девчушкой, которую он обожал. Почему Алисон не привела ее на День открытых дверей?