Безумие - [38]
С тех пор Алик жил так. Примерно полгода он был нормальный человек. Приступ начинался, как правило, весной, месяца два ему было нехорошо. Это время он проводил обычно на улице Восьмого марта, где располагался - не знаю, как сейчас, а тогда располагался - дурдом. Потом он выходил, разбирался с деканатом (его исключили только на третьем курсе, удивительное дело), как-то устраивался… And so on - в смысле, et cetera.
Да, забыл сказать: то был прошлый век, догорала советская власть, Алик - мой друг, мы познакомились у книжной полки в Столешниковом переулке, в знаменитом «буке», в смысле букинистическом магазине. Сейчас там тоже «бук», в смысле бутик, а может, ювелирка, не помню, хотя прохожу по Столешникову каждый божий день, благо работаю рядом. Наверное, вытеснение, привет Фрейду.
Но к теме. В ту весну - шла ранняя, зоревая еще перестройка - Алика накрыло совсем-таки неудачно, в электричке. Не знаю, какой шарик у него заехал за ролик, но он схватил магнитофон, который слушал мужик на соседней лавке, и выкинул в окно. Наверное, достал ор из магнитофона. Его били, но не сильно: он был странный, а таких у нас не понимают и жалеют, то есть побаиваются: жалость - это страх, обращенный к слабому, как это сформулировал все тот же Алик, тогда в здравом уме и твердой памяти, в одном споре на общие темы… Потом он попал - с неизбежными пересадками - куда надо. Ну то есть все туда же.
Он апельсинов не ел, поэтому я приготовил для него в палату куль с яблоками, лежалыми, морщинистыми - из бумаги цвета мозга, перевитой веревками, с проволочной ручкой.
Мне уже приходилось бывать на Восьмого марта. Обычно все проходило гладко, но на этот раз я не знал, куда моего друга положили. Пришлось пойти «путем всея земли», по инстанциям.
Сначала меня отослали в какой-то кабинет, куда была очередь. Я по опыту знал, что обычно из таких кабинетов заворачивают в другие, поэтому туда не пошел, а сунулся в тот корпус, куда ходил раньше. Меня туда не пустили - «К кому? нет таких, не мешайте работать». Я немножко поскулил, и мне посоветовали позвонить по такому-то телефону. Телефон стоял рядом, но звонить по нему было нельзя, потому что посетителям нельзя звонить по казенному телефону. Я пошел туда, откуда начал путь, и там нашел телефон, по которому мне дали позвонить. На том конце трубки мне сказали, чтобы я положил трубку (наверное, я мешал работать). Я уже собрался было вон, но тут как раз завидел врача, которого знал по прошлым посещениям. Он хорошо ко мне относился, уж не знаю почему. Я спросил, не знает ли он, где Алик. Тот его помнил, но пожал плечами: на сей раз Алика пихнули куда-то не туда, хрен знает из каких соображений. Однако согласился помочь, и мы вместе пошли звонить по третьему телефону, уже из корпуса. В корпус, впрочем, меня не пустили - у меня не было пропуска.
Врач вернулся разочарованный, но не удивленный.
- Не нашел, - развел он руками. - Никто ничего не знает. Дурдом какой-то.
II.
Я так и не нашел Алика. Кулек с яблоками я пытался кому-нибудь всучить, но никто не хотел брать. Я оставил его у ограды и поплелся домой, не солоно хлебавши.
Где- то через неделю я пил кофе на кухне у своего приятеля Валеры, с хорошей фамилией Благовещенский. За ту неделю перестройка продвинулась довольно существенно, так что уже поговаривали о скором издании не только Бухарина, но и Бердяева, и даже о том, что скоро разрешат вообще издавать всякие книжки. Благовещенский был в теме: у него имелись связи. Он варил кофе и рассказывал о том, что собирается вместе с какими-то людьми, которые были еще более в теме, издавать альманах «Вавилонская жатва».
- Представляешь, - говорил Валера, осторожно снимая с конфорки горячую джезву с пышной бурой шапкой пены, - на обложке поставим боевую колесницу, слева к ней серп пририсуем, справа - молот. Ну, намек на преступления совка. Кстати, ты не знаешь какого-нибудь преступления совка? Свежего?
Я был раздосадован неудачным визитом на Восьмое марта и рассказал ему про это.
- Дурдом, - закончил я. - Вот уж точно преступление.
- Ага, оно, - рассеянно согласился Благовещенский. - А за что там этот твой Алик сидит?
- Я ж тебе рассказывал. У него голова…
- Ну да, ну да. А нельзя ли, - в глазах моего приятеля промелькнуло что-то вроде рассеянного интереса, - его оттуда вытащить? Пустить такую телегу, что его там держат за книжки, философию… карательная психиатрия, ну ты знаешь. Может интересно получиться.
- Он правда больной, - снаивничал я. - Он магнитофон выбросил, и потом, у него это каждый год…
- А если его КГБ с ума сводит? - посмотрел на меня Валера строго. - В таких случаях проводят независимую экспертизу. Эти козлы проводили независимую экспертизу?
Я помотал головой, довольно уверенно. Что-то мне подсказывало, что затурканные доктора и медперсонал из того заведения за забором и слов-то таких не знают.
- Свяжись с родителями, или кто у него там, - планировал Валера, разливая кофе. - Можно заварить бучу. Об этом можно даже передачу на «Свободе» сделать, если выходы найти. Ну, прямо на «Свободу» у меня нет, но если будешь этим заниматься…
Новый роман Дмитрия Быкова — как всегда, яркий эксперимент. Три разные истории объединены временем и местом. Конец тридцатых и середина 1941-го. Студенты ИФЛИ, возвращение из эмиграции, безумный филолог, который решил, что нашел способ влиять текстом на главные решения в стране. В воздухе разлито предчувствие войны, которую и боятся, и торопят герои романа. Им кажется, она разрубит все узлы…
«Истребитель» – роман о советских летчиках, «соколах Сталина». Они пересекали Северный полюс, торили воздушные тропы в Америку. Их жизнь – метафора преодоления во имя высшей цели, доверия народа и вождя. Дмитрий Быков попытался заглянуть по ту сторону идеологии, понять, что за сила управляла советской историей. Слово «истребитель» в романе – многозначное. В тридцатые годы в СССР каждый представитель «новой нации» одновременно мог быть и истребителем, и истребляемым – в зависимости от обстоятельств. Многие сюжетные повороты романа, рассказывающие о подвигах в небе и подковерных сражениях в инстанциях, хорошо иллюстрируют эту главу нашей истории.
Дмитрий Быков снова удивляет читателей: он написал авантюрный роман, взяв за основу событие, казалось бы, «академическое» — реформу русской орфографии в 1918 году. Роман весь пронизан литературной игрой и одновременно очень серьезен; в нем кипят страсти и ставятся «проклятые вопросы»; действие происходит то в Петрограде, то в Крыму сразу после революции или… сейчас? Словом, «Орфография» — веселое и грустное повествование о злоключениях русской интеллигенции в XX столетии…Номинант шорт-листа Российской национальной литературной премии «Национальный Бестселлер» 2003 года.
Неадаптированный рассказ популярного автора (более 3000 слов, с опорой на лексический минимум 2-го сертификационного уровня (В2)). Лексические и страноведческие комментарии, тестовые задания, ключи, словарь, иллюстрации.
Дмитрий Быков — одна из самых заметных фигур современной литературной жизни. Поэт, публицист, критик и — постоянный возмутитель спокойствия. Роман «Оправдание» — его первое сочинение в прозе, и в нем тоже в полной мере сказалась парадоксальность мышления автора. Писатель предлагает свою, фантастическую версию печальных событий российской истории минувшего столетия: жертвы сталинского террора (выстоявшие на допросах) были не расстреляны, а сосланы в особые лагеря, где выковывалась порода сверхлюдей — несгибаемых, неуязвимых, нечувствительных к жаре и холоду.
«История пропавшего в 2012 году и найденного год спустя самолета „Ан-2“, а также таинственные сигналы с него, оказавшиеся обычными помехами, дали мне толчок к сочинению этого романа, и глупо было бы от этого открещиваться. Некоторые из первых читателей заметили, что в „Сигналах“ прослеживается сходство с моим первым романом „Оправдание“. Очень может быть, поскольку герои обеих книг идут не зная куда, чтобы обрести не пойми что. Такой сюжет предоставляет наилучшие возможности для своеобразной инвентаризации страны, которую, кажется, не зазорно проводить раз в 15 лет».Дмитрий Быков.
1990 год. Из газеты: необходимо «…представить на всенародное обсуждение не отдельные элементы и детали, а весь проект нового общества в целом, своего рода конечную модель преобразований. Должна же быть одна, объединяющая всех идея, осознанная всеми цель, общенациональная программа». – Эти темы обсуждает автор в своем философском трактате «Куда идти Цивилизации».
Что же такое жизнь? Кто же такой «Дед с сигарой»? Сколько же граней имеет то или иное? Зачем нужен человек, и какие же ошибки ему нужно совершить, чтобы познать всё наземное? Сколько человеку нужно думать и задумываться, чтобы превратиться в стихию и материю? И самое главное: Зачем всё это нужно?
Украинский национализм имеет достаточно продолжительную историю, начавшуюся задолго до распада СССР и, тем более, задолго до Евромайдана. Однако именно после националистического переворота в Киеве, когда крайне правые украинские националисты пришли к власти и развязали войну против собственного народа, фашистская сущность этих сил проявилась во всей полноте. Нашим современникам, уже подзабывшим историю украинских пособников гитлеровской Германии, сжигавших Хатынь и заваливших трупами женщин и детей многочисленные «бабьи яры», напомнили о ней добровольческие батальоны украинских фашистов.
Память о преступлениях, в которых виноваты не внешние силы, а твое собственное государство, вовсе не случайно принято именовать «трудным прошлым». Признавать собственную ответственность, не перекладывая ее на внешних или внутренних врагов, время и обстоятельства, — невероятно трудно и психологически, и политически, и юридически. Только на первый взгляд кажется, что примеров такого добровольного переосмысления много, а Россия — единственная в своем роде страна, которая никак не может справиться со своим прошлым.
В центре эстонского курортного города Пярну на гранитном постаменте установлен бронзовый барельеф с изображением солдата в форме эстонского легиона СС с автоматом, ствол которого направлен на восток. На постаменте надпись: «Всем эстонским воинам, павшим во 2-й Освободительной войне за Родину и свободную Европу в 1940–1945 годах». Это памятник эстонцам, воевавшим во Второй мировой войне на стороне нацистской Германии.
Правда всегда была, есть и будет первой жертвой любой войны. С момента начала военного конфликта на Донбассе западные масс-медиа начали выстраивать вокруг образа ополченцев самопровозглашенных республик галерею ложных обвинений. Жертвой информационной атаки закономерно стала и Россия. Для того, чтобы тени легли под нужным углом, потребовалось не просто притушить свет истины. Были необходимы удобный повод и жертвы, чья гибель вызвала бы резкий всплеск антироссийской истерии на Западе. Таким поводом стала гибель малайзийского Боинга в небе над Украиной.