Безрыбье - [10]

Мне кажется, что стоя босиком в теплом прибое лагуны, я глажу круглую спину Дилейны, разбираю перышки плавника, кладу ладонь на ее широкий твердый лоб. Рыба чуть шевелит хвостом и тянет меня на глубину. Мне лень плыть, мне хочется плескаться на мелководье, но Дилейна нетерпеливо дергает мою руку. Я крепче цепляюсь за плавник, подгибаю колени, прижимаюсь грудью к расписной чешуе и отталкиваюсь от дна. Моя рыба несет меня по пляшущей солнечными бликами ряби поверхности, постепенно разгоняясь, набирая скорость с каждым движением хвоста и плавников.

— Ты моя рыба, — я выпускаю изо рта смешные пузырьки воздуха. — Моя Дилейна! Я знаю, знаю, ты станешь лучшей Матерью-Рыбой за тысячу лет. — Воздух наконец уходит совсем, и бульки больше не мешают мне говорить. — Мы будем жить долго-долго и увидим наших правнуков, и их правнуков, моя Дилейна!

Меркнет день, и изнанка моря окрашивается в сиреневый, лиловый, темно-синий. Дилейна стремительно поднимается к поверхности и оставляет меня там. А сама взмывает в воздух, делает надо мной прощальный круг и исчезает в темноте.

Ноги нащупывают дно — заросшие илом валуны, нагромождение неверных, скользящих под пальцами шершавых округлостей. Я выползаю из воды и карабкаюсь вверх и вверх, не видя ни зги вокруг. Иногда прибой звучит по-особому, медленно нарастая гудящим шипением, а потом так же постепенно затихая. Почва под моими руками то осыпается и крошится, то грязно липнет к пальцам.

Наконец я достигаю ровной площадки и долго лежу, набираясь сил. Земля здесь спеклась и стала твердой и ровной. Из-под моей щеки уходит вдаль ровная белая полоса в ладонь шириной.

Светящиеся глаза чужой рыбы показываются вдалеке, летят на меня с небывалой скоростью, как во сне. Замирают прямо надо мной. Я закрываю глаза и проваливаюсь в багровую дремоту.

Сильные руки хватают меня под мышки, встряхивают, подтягивают к рыбе, и вот уже снова уплывают за спину трепещущие кроны деревьев, и полоса дороги стелется рыбе под плавники, и пахнет морем, перегретыми ракушками, соленой пеной…

— Оклемалась? У-у, тютя, — цокает языком широколицый рыжеватый рыбовод, — и где ж ты так наклюкалась, дитя неразумное?

Я смотрю на его толстые покатые плечи, волосатые клешни на руле, тяжелый подбородок и осознаю: Дилейны нет рядом. Я абсолютно одна, и, если что, совсем некому будет меня защитить.

— Что молчишь, недотыкомка? — рыбовод на пару секунд отвлекался от дороги и разглядывает меня внимательнее. — Хоть звать-то тебя как, помнишь?

— Лейна, — с трудом разлепив губы, выговариваю я.

— Лена — имя хорошее, — кивает рыбовод. — С таким светлым именем, а докатилась! Водки нажралась — или чего похуже? Ты ж совсем молодая девушка, Лена, о здоровье надо думать! Сейчас вокруг столько всякой гадости… Но ты же не с Луны свалилась, всё сама знаешь, так зачем себя губить?..

Он бубнит и бубнит, вяжет в гирлянду пустые слова, а я смотрю, смотрю, смотрю сквозь его боковое окно на проплывающее мимо красно-синее зарево. Бродяги застыли полукрутом, будто загнали жертву в ловушку. Перед ними распростерта беспомощно завалившаяся на бок гигантская грузовая рыба. Бесформенный комок темнеет под ее передними плавниками. Я зажмуриваюсь, но картинка, которую успеваю увидеть, высвечивается на закрытых веках. Штрих за штрихом, линия за линией, передо мной появляется исковерканное тело Севера, торчащие в разные стороны блестящие кости Дилейны и рассыпанные по асфальту на десятки шагов золотистые и красные искорки ее чешуи…

Я теряю сознание.

7.

Фёдор Семёнович оказался порядочным и незлым человеком, в чем я убеждаюсь снова и снова — все восемь лет, проведенные рядом с ним.

В ту ночь он привез меня из травмпункта к себе домой, напоил крепким чаем и освободил для меня свою комнату. В моей жизни наступил период, когда самое главное, чтобы никто ни о чем не спрашивал. И он как-то почувствовал, понял и принял это.

Совсем немолодой человек, привыкший к одиночеству и тяжелому труду, воспринял мое появление как чудо и, похоже, боялся спугнуть. Так рыбовод старается не шевелиться, впервые прикармливая новорожденных мальков.

Фёдор Семёнович любил рыб — местных, земных рыбешек. И гордился своим аквариумом, квадратной стеклянной посудиной со склизкими стенками, в которой суетился рой разноцветных существ. Лишь полгода спустя мне хватило решимости избавить его от этого увлечения. Мне до сих пор стыдно за свою жестокость, но, с другой стороны, взамен я оставила ему себя…

Я осторожно намекала и раз, и два, не желая обидеть этого доброго человека, но потом ненароком разбила аквариум. Просто не могла терпеть, что рядом со мной бултыхаются в затхлой стоячей воде тупые, безмозглые твари, пародия на настоящих рыб.

Но это произошло много позже, а сначала я потихонечку, как моллюск из раковины, приглядывалась к мрачному, но не страшному миру Земли. Понемногу разбиралась в правилах и обычаях, заставляла себя запоминать буквы и написание слов, смотрела телевизионные программы, пестрые, как базар моего родного острова. Латала дыры в своих знаниях, чтобы больше никто не говорил, что я свалилась с Луны.