Безопасный для меня человек - [60]

Мне показалось, что мы сидели совсем недолго, но, когда я проверил время, оказалось, что прошло уже два часа. Почти всем нужно было на работу рано утром, поэтому мы начали расходиться. Все разбрелись в разные стороны от собора, но нам с Хамин было по пути.

Мы шли рядом, на небольшом расстоянии друг от друга. Дул прохладный ветер. Я думал, что, чем менее комфортно людям рядом друг с другом, тем сильнее они стараются избежать тишины, но Хамин, казалось, привыкла к такому молчанию. Мы долго шли, прежде чем она спросила:

– Дублинский аэропорт уже давно работает. Тебе бы возместили билет, почему ты не улетел?

– Не знаю, – ответил я.

Между нами снова повисла тишина.

– А ты? Почему ты работаешь в этой деревне?

Хамин промолчала, пожала плечами и сунула руки в карманы.

– Ты все время выглядишь рассерженной.

Хамин остановилась и посмотрела на меня.

– Я часто слышу это здесь. Но это не так. Прости, как ты сказал тебя зовут?

– Ральдо.

– Ральдо, я не рассержена. Не пойми неправильно.

Как бы описать выражение лица Хамин в эту секунду? Она выглядела так, как будто ее ранили мои слова. Мне стало неловко и захотелось поскорее исправить ситуацию.

– Я просто почти не общался с азиатами.

– Да, наверное. – Она сухо посмотрела на меня.

Мы шли молча, пока не добрались до ее дома.

– Позвони, если будет скучно. Если не будет других дел.

Я достал из кармана клочок бумаги и написал свой телефон. Хамин, скрестив руки, смотрела в ту сторону, откуда мы пришли. Я протянул ей листок с номером. Я все еще чувствовал вину за то, что ее обидел, но дал номер скорее потому, что был очень одинок.

За фруктовым садом находилась небольшая роща, а за ней – холмы. У их подножья можно было увидеть, как лошади Хамин катали гостей.

Неподалеку протекала небольшая река, да и холмы делали свое дело, поэтому в Ачиди постоянно стояли туманы. Обычно дымка рассеивалась часам к девяти, но особенно густой туман мог висеть и до одиннадцати. В такие дни вокруг не было видно ничего, кроме веток прямо перед глазами, поэтому мы работали с привязанными к запястьям маленькими бубенчиками, чтобы внезапно не наткнуться на кого-нибудь с секатором в руках. Когда туман постепенно рассеивался и мир снова проявлялся перед глазами, я чувствовал странное облегчение.

Я работал в тишине. Нижние ветки подрезать было легко, но, чтобы добраться до верхних, приходилось ставить лестницу. Я молча работал в своей широкополой шляпе и вспоминал о жизни в Бразилии. Сцены, которые, будто моментальные снимки, вспыхивали в памяти друг за другом, казались мне сном.

В следующий раз я увидел Хамин через два дня, вечером в пятницу. Это случилось, когда я от нечего делать шел на автобус, чтобы съездить в паб в городке неподалеку. На остановке стояла Хамин. Она была в черном, в высоких ботинках на каблуке и читала книгу. Мы поприветствовали друг друга кивками и сели в автобус. Я – в самый конец, а Хамин – в самое начало.

За окном простиралось поле в лучах закатного солнца. И на него, и на холмы, и на крыши домов падал теплый солнечный свет, отчего казалось, что небо проливалось на мир своими красками. Вспомнились чьи-то слова о том, что прекрасное утешает. Я видел красоту во многом. Утешило ли это меня? В то время я еще не знал, заслуживаю ли утешения вообще.

Хамин продолжала спать, опустив голову, даже когда мы приехали. Ее сумка и книга давно упали на пол. Я поднял их и разбудил ее. Едва открыв глаза, она пробормотала что-то на непонятном мне, вероятно, корейском языке. Мы с ней вышли из автобуса.

– Что ты только что сказала?

– Ничего вроде бы.

– Ну только что, когда проснулась.

– Я что-то сказала? Вообще не помню. – Она пошла дальше по дороге.

Я стоял на месте, смотрел на то, как она уходит, и ковырял кожу на пальце. «Нужно перестать, перестать», – думал я, но не мог. Эта привычка появилась у меня в девять лет и с тех пор не оставляла ни на день. Когда все было нормально, я отрывал по паре заусенцев, но, если мне было тревожно или плохо, я не останавливался, пока не раздирал кожу до крови.

Пока я смотрел в спину Хамин, перед моими глазами рисовалось испуганное лицо Илейн. Лицо, которое пряталось от меня за дверью. Я скучал по ней, я любил ее, но это не оправдания. Все, чего я добился, – лишь ее опасения и страх. Лишь когда ободрал палец до такой степени, что на глаза выступили слезы, я отправился в паб на главной улице.

Внутри оказалось на удивление просторно. Кроме длинной барной стойки было и несколько столиков, у которых можно было постоять. Танцпол тоже выглядел достаточно большим, но, наверное, было еще слишком рано, потому что никто не танцевал. В колонках играли хиты с верхних строчек музыкальных чартов.

Я сел за стойку и заказал кружку пива. Когда я, по-прежнему один, приступил ко второй, в бар вошла Хамин. Она поздоровалась со мной глазами и заказала две кружки пива. Потом, повернувшись ко мне спиной, встала у другого столика.

По двое, по одному подходили новые посетители, и к тому времени, когда Хамин допила обе свои кружки, а я расправился с третьей, в баре стало людно. Музыка зазвучала громче, некоторые пары начали танцевать. Когда заиграла песня Black Eyed Peas, Хамин направилась к танцполу.