Безмолвный мир Николаса Квина - [6]

— Недурно, — наконец изрёк он. — Долейте.

Квин решил запомнить этот эпизод. А как-нибудь при случае надо и самому попытаться.

— Да сделайте же потише эту противную музыку! — воскликнул Восс, когда официант собрался их покинуть. — Мы не можем друг друга расслышать.

Музыку услужливо приглушили на несколько децибел, и одинокий посетитель за соседним столиком подошёл к ним, чтобы выразить свою признательность. Квин же прежде и не подозревал, что в зале играет музыка.

Когда наконец принесли кофе, Квин уже чувствовал себя более благодушно и немного расслабленно. Действительно, он уже начал путаться: то ли Ричард Третий участвовал в Первом крестовом походе, то ли в Третьем — Ричард Первый. Или, если уж на то пошло, может, ни один из них ни в каком крестовом походе не участвовал. Жизнь вдруг опять стала прекрасна. Он думал о Монике. Возможно, он к ней заглянет — на одну минутку, — прежде чем они начнут послеобеденную деятельность. Моника… Должно быть, это всё от вина.

Наконец, без двадцати три они вернулись в здание синдиката, и пока остальные неторопливо поднимались на второй этаж в комнату, где проходило составление билетов, Квин быстренько пробежал по коридору и постучался в дальнюю комнату с табличкой «Мисс М. М. Хайт». Он осторожно отворил дверь и заглянул в кабинет. Никого. Однако на аккуратно прибранном столе он увидел записку, торчавшую из-под пресс-папье. Квин вошёл и прочитал: «Ушла в «Паоло». Буду в три». Это была типичная черта их внутрисиндикатской жизни. Бартлет не имел ничего против того, чтобы его сотрудники приходили и уходили куда и когда им заблагорассудится, если это не мешало работе. Он неукоснительно требовал одного — чтобы его всегда ставили в известность, где их можно найти. Итак, Моника пошла причесать свои красивые волосы. Ну и ладно. Всё равно он не знал, о чём будет с ней говорить. Да, так даже лучше: увидится с ней завтра утром.

Он пошёл в комнату, куда направились его коллеги. Седрик Восс откинулся на спинку стула, полуприкрыв глаза. Пустая улыбка застыла на его дряблом, сонном лице.

— Что ж, господа, самое время уделить внимание Ганноверам.

2

В середине девятнадцатого столетия в Оксфорде начались радикальные реформы, а на рубеже веков целый ряд законодательных актов, декретов и постановлений закрепил перемены, призванные преобразовать жизнь университетского города. Учебные программы были расширены с целью включения новейших дисциплин и современной истории; высокие академические стандарты, установленные в Бейллиоле Бенджаменом Джовитом[3], постепенно распространялись на остальные колледжи; создание новых кафедр всё больше привлекало в Оксфорд учёных с мировым именем; секуляризация начала подрывать традиционно религиозную структуру университетской организации и дисциплины; молодёжь из числа католиков, иудаистов и прочих менее известных конфессий стали теперь допускать в качестве студентов и кормить не только Цицероном и Хризостомом. Но самое главное, университетское преподавание больше не сосредоточивалось в руках замкнутого, исповедующего целибат духовенства, иные представители которого, как во времена Гиббона[4], хорошо помнили, что им причитается жалованье, да только забывали, что у них есть обязанности; большинство из вновь назначенных преподавателей и некоторые из старых отказались от прелестей холостяцких комнат при колледже, завели семьи и купили дома для себя, своих жён, отпрысков и слуг в непосредственной близости от древнего духовного центра. Особенно им приглянулось обширное пространство к северу от Сент-Джилса, где дороги на Вудсток и на Бенбери уходили в поля северного Оксфорда, в сторону деревни Саммертаун.

Путешественник, который посетит Оксфорд сегодня и пройдёт к северу от Сент-Джилса, будет поражён большими, солидными домами, в основном датируемыми второй половиной девятнадцатого столетия, что выстроились вдоль Бенбери и Вудсток-роуд, а также вдоль улиц, их пересекающих. Если не считать наличников из подпорченного временем жёлтого камня вокруг крашенных белой краской оконных рам, эти трёхэтажные здания сделаны из добротного красноватого кирпича и крыты мелкой прямоугольной черепицей, большей частью оранжево-красной, которая спускается вниз от дымовых труб, обтекая чердачные оконца. Сегодня лишь немногие из этих домов занимает одна семья. Они чересчур велики, чересчур холодны, и их чересчур дорого содержать. Расходы слишком высоки, жалованье слишком мало (воистину!), а стремительно исчезающая каста домашних слуг требует наличия в людской цветного телека. Поэтому большинство домов было перестроено под квартиры, переделано в гостиницы, приобретено врачами, дантистами, курсами английского языка для проезжающих иностранцев, университетскими факультетами, отделениями больниц, или — как в случае обширного и хорошо оборудованного владения на Чосер-роуд — Синдикатом по экзаменам для иностранных учащихся.

Здание синдиката стоит в глубине, примерно в двадцати ярдах от сравнительно спокойной улицы, которая соединяет шумную Бенбери и оживлённую Вудсток-роуд. Оно скромно прячется от любопытного взгляда за строем высоких конских каштанов. К фасаду ведёт плавно изогнутый, посыпанный гравием проезд, заканчивающийся местом, достаточным для парковки десяти — двенадцати автомобилей. Но за последнее время штат синдиката так возрос, что этой парковки стало явно не хватать, и дорога была продолжена вдоль левого крыла здания. Теперь она упирается в небольшую бронированную площадку позади дома, где по сложившемуся обычаю ставят свои машины научные сотрудники синдиката.