Безмолвная служба - [40]

В действительности, Миллз скромно воздержался от упоминания о том, что «Тетрарх» поставил рекорд длительности пребывания под водой — 43 часа, несмотря на жестокую контратаку глубинными бомбами. Когда он, наконец, поднялся на поверхность, его команда буквально валилась с ног, как пьяная. Но Миллз все-таки признается:

 «Быть под атакой глубинными бомбами очень страшно. Это как если бы кто-нибудь находился в 15-дюймовой башне, стоящей между перестреливающимися орудиями. Это вроде грома — очень тревожный звук. Нам повезло, что мы не получили опасных повреждений, но когда я вернулся в Росайт, я сразу поставил корабль в док, чтобы осмотреть корабль, и увидел, что прочный корпус усеян вмятинами по всей длине Команда держалась очень хорошо. На протяжении всего времени все оставались очень спокойными, только надели на себя дополнительную одежду. Я сказал им, чтобы они надели, что могут, потому что становится холодно, и правда — было чертовски холодно».

Череда погружений на длительный срок, сопровождающихся атаками глубинными бомбами, могла иметь неприятные последствия, особенно когда бомбы сбрасывали в море отряды хищников-эсминцев, разозленных тем, что подводная лодка только что нанесла фатальные повреждения одному из новеньких немецких крейсеров. Именно это произошло с адмиралом С.Н. Хатчинсоном. В то время он был капитан-лейтенантом на одной из первых лодок класса «Т» — «Труант». Во время Норвежской кампании он провел несколько успешных патрулирований в Северном море. 24 марта 1940 года он потопил вражеское судно в 2400 тонн, а двумя неделями раньше, во время почти беспрерывных патрулирований, он, вместе с еще одной лодкой, должен был обеспечивать прикрытие высадки неудачного десанта союзников в Норвегии, который должен был противостоять немецкому вторжению.

Хатчинсон вспоминает, что произошло, когда он приблизился к патрульной позиции:

«Море было абсолютно спокойным, но видимость была очень плохая, из-за тумана. В начале ночи я услышал в своих гидрофонах шум корабельных винтов. Было похожее на то, что они везде вокруг меня, и было вполне очевидно, что это — часть флотилии вторжения. Однако приборы в те дни были недостаточно точными, чтобы обеспечить мне безопасность на поверхности, без почти неизбежного столкновения с кораблями, которые явно находились очень близко и были невидимы. Это вызывало тяжелое чувство неуверенности. Я попробовал идти в надводном положении то одним, то другим курсом, по нескольким разным направлениям на поверхности, надеясь получить более полное представление о том, что было вокруг. Затем я погрузился и попытался разобраться в обстановке, опираясь на АСДИК и гидрофоны. Из этого ничего не вышло, и я не смог определить цель точно. Наступил день, и туман стал рассеиваться, но до семи часов вечера ничего не было видно. И тут внимание привлек шум винтов, очень слабый, к северу.

Он постепенно становился все громче, и наконец я увидел в перископ идущий по направлению ко мне немецкий крейсер; его окружали по меньшей мере три или четыре корабля сопровождения, небольшие эсминцы. Я ушел на глубину 60 футов, чтобы набрать скорость так, чтобы оказаться в середине строя и впереди приближающегося крейсера. Когда я сбавил скорость и можно было поднять перископ без сильных бурунов, я увидел, что нахожусь на позиции, идеальной для того, чтобы открыть огонь. Я убрал перископ, а примерно через две минуты поднял его, надеясь, что скоро смогу отдать приказ открыть огонь.

К своему недовольству я увидел, что крейсер и его эскорт изменили курс примерно на 70 градусов к востоку, оставив меня на невыгоднейшей позиции. Крейсер быстро удалялся от меня. Вопрос стоял так: сейчас или никогда. Я дал мощный торпедный залп: две торпеды близко к поверхности, чтобы достать эскорт, средние торпеды — чуть глубже, чтобы зацепить крейсер, а затем последние торпеды — чтобы снова поразить эскорт, который был теперь позади крейсера. Я поднял перископ, чтобы взглянуть — и не увидел ничего, кроме сильно увеличенной кормы эсминца, бывшего прямо над нами. Фактически я уперся взглядом в толстого кока в дверях камбуза».

Тогда Хатчинсон не знал, что торпедирует немецкий крейсер «Карлсруэ», возвращающийся к родным берегам из Осло Немцы, естественно, пришли в ярость. Крейсер был поврежден настолько серьезно, что Берлин приказал немедленно его затопить. Пока два эсминца подбирали оставшихся в живых, два других корабля эскорта получили приказ выследить подлодку и уничтожить ее глубинными бомбами. Как верно предполагал Хатчинсон,

«...возмездие должно было последовать неизбежно. И, конечно, оно последовало. Все вокруг как будто прыгало. Все, что не было закреплено в центральном посту, как, например, судовой журнал, полетело со стола. Разные трубки со свистом выпускали сжатый воздух. Стали появляться течи, корма отяжелела, и глубина нашего погружения увеличилась. Я попытался откачать воду из кормового отсека, но скоро прекратил, потому что это подействовало бы как верный знак для тех, на поверхности. Гирокомпас крутился, как и магнитный, когда взрывы сотрясали металлический корпус корабля, и магнитной игле трудно было точно решить, где находится север Однако это не имело значения.