Беженцы и победители - [4]

Поручик Шимандл присаживается возле столика у окна:

— Теперь внимательно послушайте, что я вам скажу. Они напали внезапно и разоружили нас. Но мы остаемся подразделением чехословацкой армии. Так что голов не вешать, не хныкать, как какое-нибудь старье, и верить, что все будет хорошо. Оратор из меня, конечно, никудышный. Но все будет так, как поется в «Либуше», ну, знаете, в нашей опере… «Все мой народ переживет, все беды одолеет!» Понятно?

Такого от него никто не ожидал. Все встают, словно по команде, даже рыжий националист, но тут же садится, с усмешкой поглядывая на взвод, застывший по стойке «смирно».

— Садись! Запевай!

— «Зеленые рощи…»

— Отставить! Это подошло бы вчера, а сегодня уже все равно — что зеленые рощи, что Прага, что Терезин. Нужно что-нибудь эдакое. Слышите, четарж-курсант Млейнек? Никаких Ниагар! Нужно что-нибудь наше, чешское, понятно? Черт побери, как звали того осла? Кноп! Он-то знал толк в песне. Рядовой Неедлы, вы ведь музыкант, запевайте!

И вдруг кто-то невидимый начинает:

— «Вставай, проклятьем заклейменный…»

Тем временем полевая жандармерия вывозит остатки оружия и боеприпасов. Над крышей казарм тяжело колышется мокрый флаг со свастикой.

— «Никто не даст нам избавленья…»

У поручика Шимандла нет слуха, а четарж-курсант Млейнек не знает слов песни. Зато Конопатый встает на койку и подхватывает припев «Интернационала», да так громко, что все столбенеют. Поручик Шимандл, однако, быстро приходит в себя и командует:

— Прекратить! Прочь с койки!

— Пан поручик, если это провокация, то надо довести ее до конца.

— Отставить! Смирно! По казармам — разойдись!

Командир взвода уходит последним.

— Мы еще поговорим об этом, — цедит он сквозь зубы и с каменным выражением лица проходит мимо солдат…

Ничего подобного от него не ожидали. Ведь всего неделю назад он лично исключил сражавшегося в Испании интербригадовца Ладислава Кнопа из школы по подготовке пехотных офицеров запаса.

— Я ценю ваше мужество, потому что вы и сегодня верны себе. Но я не понимаю, как вы, чешский интеллигент, могли на это пойти? У меня в голове это не укладывается. Разумеется, это ваше дело. Но тот факт, что в Испании вы были поручиком, как вы утверждаете, может интересовать только господина Готвальда. Правда, неизвестно, где он теперь. А вы, не в обиду будь вам сказано, несмотря на ваше образование, балбес. Чешский офицер должен всегда оставаться чехом и патриотом. Это вам понятно? Ни Мадрид, ни Аддис-Абеба не имеют ничего общего с патриотизмом. Какое нам, чехам, дело до испанцев или абиссинцев!

— Ошибаетесь, пан поручик, — ответил интербригадовец. — Все обстоит как раз наоборот. Если бы каждому из нас было побольше дела до Мадрида и Аддис-Абебы, наша государственная граница проходила бы сейчас в горах, а не у Литомержице. И меня, не в обиду будь сказано вам, удивляет, что вы не можете этого понять… Вы — поручик, я — теньенте, что по-испански означает лейтенант. Звание у нас одно, нравится вам это или нет. Дайте мне взвод, и увидите, что я справлюсь с ним не хуже, чем вы, и не только на учебном плацу. И я бы не стал никого называть балбесом. При вашем образовании это, право, неудобно.

Поручик Шимандл побледнел:

— Убирайтесь к черту!

В общем-то ничего не произошло. Не было ни рапорта, ни губы. Тем не менее Ладислава Кнопа из офицерской школы исключили, отобрали серебряные курсантские ленточки и перевели куда-то в другой гарнизон.

* * *

В последний день зимы курсанты снова попадают в Прагу, во двор казарм 28-го пехотного полка в Вршовицах. Так как все жилые помещения в казармах заняты солдатами вермахта, каждому взводу для ночлега выделяют помещения на первом этаже — кому конюшню, кому бывший склад. Солдатам выдают по охапке соломы и по два одеяла.

На следующий день поступает приказ сдать казенное обмундирование. К курсантам, ожидающим во дворе своей очереди, подходит немецкий солдат:

— Значит, по домам? Это хорошо. Жены и дети, наверное, вас ждут не дождутся. Теперь у вас начнется нормальная жизнь в тишине и покое. А знаете, почему мы до сих пор не понимали друг друга? Да потому, что евреи нас стравливали. Этому надо положить конец, так ведь? Наше терпение не безгранично! — И он угрожающе поднимает вверх указательный палец. — Долой евреев! Чехия должна быть чешской — такова воля нашего фюрера.

В его кроличьих глазах, бегающих по лицам курсантов, сквозит фанатичная вера.

— Он несомненно прав, — торжественно провозглашает студент-националист. — К сожалению, мы не смогли разделаться с евреями собственными силами, и порядок у нас вынуждены были наводить немцы. Как стыдно, панове! А впрочем, главное — что его все-таки навели.

— Вы что-то сказали о немцах? — В кроличьих глазах солдата вермахта зарождается недоверие.

— Я сказал, что мы… еще раньше… Черт возьми, как же это по-немецки?

— Крыса! — бросает кто-то из толпы.

У немца блестят глаза.

— Да-да, теперь я понимаю. Чехи должны были расправиться с евреями уже давно, причем самостоятельно, да?

— Да-да. — Студент бьет себя кулаком в грудь: — Мы — националисты. Черт возьми, я не все понял. Что он сказал? Повторите еще раз, пожалуйста, только медленно. Нужно будет подучить немецкий.