Безграничная любовь - [25]

Через полчаса, завязывая черную бархатную ленту на шее, она почувствовала, что ее тошнит. Джинкс схватилась за край стола, чтоб не упасть. Пол под ее ногами качался — вверх-вниз, влево-вправо. Джинкс схватила таз как раз вовремя, потому что шоколадный кекс, который она ела во время ленча, покинул ее бренное тело.

Джинкс сумела только вытереть рот и лечь поперек кровати, когда ручка повернулась и послышался тихий стук:

— Рыжая?

— Уходи, я умираю.

— Открой дверь, дорогая, и мы умрем вместе.

— Я не могу шевельнуться.

Она услышала, как он усмехнулся:

— Только не говори мне, что у меня на руках человек, страдающий морской болезнью.

— Я умираю, а ты смеешься, — запричитала она.

Потом она услышала скрежет в замке, и ключ со стороны каюты упал на пол.

Она открыла один глаз как раз вовремя для того, чтоб увидеть, как он входит в комнату.

— Не смотри на меня, — вяло сказала она, — я ужасно выгляжу.

— Это верно.

— Ты не джентльмен, — простонала она.

— А ты, уж не знаю, осознаешь это или нет, не леди. Если бы это было не так, тебя бы здесь не было.

Она слышала, как он возится с чем-то в углу. Потом услышала снова стук в дверь, простонала и отвернулась к стене. Так он позвал Крау, чтоб тот убрал на ночном столике. Как он мог так унизить ее?

Потом корабль качнуло, и она познала еще большее унижение, так как остаток ее ленча оказался на белом меховом покрывале.

Джинкс тошнило почти два месяца — и она не могла есть, спать и покидать постель, кроме как в случае необходимости. Эрик подвесил для себя койку в другом конце комнаты, предоставив ей кровать. Он был таким отвратительно здоровым и веселым, и она ненавидела его за это. Тем не менее ее удобство занимало его чрезвычайно, и он делал все, что ей было нужно, кроме одного — не убирал последствия ее рвоты, это он оставлял Крау. Через неделю все это уже перестало ее волновать, и она радовалась только тогда, когда они причаливали и Эрик надолго исчезал.

Она видела мельком в иллюминатор Гонолулу и подумала, что это чрезвычайно убогое и уродливое место.

А через три недели она не воспользовалась шансом увидеть Санта-Круз, где команда выгрузила гавайский сахар и взяла на борт другой груз для компании Хэрроу.

— Иди хоть подыши свежим воздухом на палубе, — сказал ей Эрик. — От него тебе будет лучше.

— О, к черту свежий воздух, — простонала она, — дай мне просто умереть с миром.

Ее шестнадцатый день рождения прошел незамеченным. К тому времени, как она смогла сидеть и есть, они уже во второй раз отплыли от Гавайских островов. Она сбросила девять фунтов веса. Ее бедренные кости стали острыми, как бритвы. Похоже, только ее грудь не пострадала. Она была такой же большой, может быть, даже полнее. Джинкс не понимала, как это так может быть.

Через несколько дней Джинкс в первый раз оделась и уложила волосы так, что лицо ее оказалось как бы в огненном ореоле. Сидя за столом напротив Эрика, она поняла, что силы к ней возвращаются и жизнь начинает светить для нее новым светом. Но тут Джинкс поняла, что что-то внутри ее не в порядке — что-то совсем не связанное с тошнотой, так мучившей ее в последние месяцы.

Она положила руку на живот. Что такое она почувствовала? В недоумении она постаралась вспомнить, что же происходило с ней в последнее время. У нее давно уже не было месячных. Обычно они приходили к ней регулярно — каждые 28 дней, так четко, как ходят дорожные часы Райля, которые отец подарил ему на его десятый день рождения. И если б она не была так погружена в свои страдания, то непременно сразу же заметила бы отсутствие месячных. Последний раз они приходили к ней третьего июля! Она точно помнила дату, потому что четвертого июля страдала от сильного кровотечения и мама не хотела пускать ее на парад в Глэд Хэнд. День был удивительно жарким, и мама, конечно же, как всегда, была права. Джинкс сумела тогда выдержать ленч и церемонию посадки дерева и даже несколько патриотических речей, после чего жара сломила ее. Райль отвез ее домой, так что им пришлось пропустить все самое интересное — соревнования по катанию бревен и залезанию на деревья. Так у нее не было менструаций с начала июля! Теперь Джинкс ломала себе голову, стараясь вспомнить, не говорила ли мама что-нибудь о том, что морское путешествие может нарушить цикл, но ничего подобного не шло ей на ум.

Эрик облокотился о стол, внезапно встревожившись.

— Надеюсь, тебя не тошнит снова, ведь так?

Она покачала головой, глаза ее стали огромными, до нее наконец дошло, что могло стать причиной ее состояния. О, Боже!

Глаза ее горели. Рот как будто заложило песком. Она отхлебнула воды.

— Что, черт возьми, происходит с тобой, Рыжая? Ты выглядишь так, будто белены объелась.

— Я только сейчас поняла, что беременна. — Тихий ее голос прозвучал для него громом небесным.

Глаза Эрика сузились.

— Райль Толмэн, — сказал он. Она в шоке уставилась на него:

— Откуда ты узнал?

— Этот подонок уже давненько глаз с тебя не сводит. — Он встал из-за стола так стремительно, что тяжелый стул опрокинулся. Он стоя смотрел на нее, с выражением холодного бешенства, кулаки его сжимались и разжимались.

— Мне так жаль, Эрик, — сказала она, стараясь смотреть на вещи его глазами и потерпев в этом неудачу. Почему он так взбудоражен этим? Ведь это у нее, а не у него будет ребенок.