Безголовые - [13]

Вероятно, этот парадокс и привлекал кладовщиков: тело, которое никогда им не отдастся, но которое каждую секунду призывает их к любви.

Служащие торгового отдела и, в частности, Конс также ощущали это внутреннее противоречие, но им гораздо лучше удавалось скрывать свои эмоции. Все, что они позволяли себе, это бросить на Беби Джен пару взглядов, пока она идет по комнате или же одевает пальто. И конечно же, ни разу ни в одном разговоре речь не заходила о ее фигуре; никогда ни один служащий и намека не сделал на ее тело — говорить о Беби Джен как о сексуальном объекте ее коллеги не осмеливались. Даже у автомата с кофе обсуждение ее голого тела, без сомнения пышного, но бесстыдно заканчивающегося срезом шеи (его представляли себе чем-то вроде культи), казалось делом слишком интимным. Нечто безнравственное, словно мысль об изнасиловании, виделось всем в том, чтобы применять к Беби Джен обычные пошлые выражения.

Для Конса общение с Беби Джен стало сильным испытанием, поскольку, несмотря на то, что он всячески подавлял свои желания и даже себе самому едва осмеливался признаться в некоторых своих фантазиях, он не видел ничего, кроме ее тела. Когда он разговаривал с ней — а в течение первых недель она фактически находилась под его опекой, поскольку именно Консу поручили объяснить новой служащей все тонкости работы, — его взгляд вопреки его воле то и дело останавливался на груди собеседницы.

Приход в компанию Беби Джен слегка ослабил раздражение от появления Уарнера. Мысли о будущем начальнике теперь гораздо меньше занимали Конса. Благодаря Беби Джен он даже стал спокойнее относиться к тому, что ему придется терпеть над собой главенство более глупого, чем он, человека и все прочее, что могло за этим последовать.

Совершенно без какого-либо расчета, скорее повинуясь некоему инстинкту, Конс избегал говорить о Беби Джен с Таней. Когда, например, подруга звонила ему в офис, он каждый раз находил какой-нибудь предлог, чтобы перезвонить ей с другого телефона. Если между Консом и Таней и существовала какая-то духовная близость, то в присутствии Беби Джен он, очевидно, предпочитал об этом не думать.

10

Кладовщики говорили все больше и больше: это служило явным признаком того, что они нервничали. Открыто никто из них тревоги не выказывал — это были мужественные люди, но между собой они постоянно что-то обсуждали. Рабочим, конечно же, хотелось бы знать, что их ожидает, но когда они пришли в кабинет к Ондино, оказалось, что начальник не в силах их успокоить: он сам знал не больше того, что да, его скоро уволят и что у Грин-Вуда есть несколько «неплохих задумок по развитию склада». Ондино уже не раз пересказывал подчиненным свою встречу с Грин-Вудом, подчеркивая, сколь резко ему было заявлено о его преждевременном уходе на пенсию.

— Думаю, я еще многое могу дать компании. Обещаю за три года подготовить себе смену, пока же мой опыт кажется мне бесценным, — ответил сначала Ондино.

— Нет, господин Ондино, — Грин-Вуд был категоричен. — Вы уже успели причинить нам слишком много неприятностей, да к тому же и работа, которой в будущем займется человек на вашей должности, не будет иметь ничего общего с вашими слишком специальными знаниями… Иногда опыт оказывается излишним: вы прекрасно разбираетесь во всех нюансах работы, но, к сожалению, за долгие годы вы потеряли целостное видение происходящего в компании. В данном случае, учитывая те планы, которые я имею относительно склада, от вас потребовалось бы заново овладевать профессией, что в вашем возрасте, я считаю, уже невозможно. Именно поэтому я предлагаю вам уйти на пенсию прямо сейчас.

Ондино признавался потом, что в тот момент у него даже дыхание остановилось. Но потом он вспомнил, как тяжело работал всю жизнь, что выход на пенсию казался ему светом в конце тоннеля, и сказал себе: «Какого черта я тут пытаюсь ввязаться в заранее проигранную игру? Какого черта я пытаюсь остаться с людьми, работать с которыми не имею ни малейшего желания?» Но чтобы не показалось, что он сдался слишком быстро, Ондино отложил свой ответ.

— Я скажу вам, что думаю по этому поводу в начале следующей недели.

Сказанное Грин-Вудом было лишь началом. Дошедшие — в сильно искаженном и преувеличенном виде — до ушей кладовщиков его слова стали еще одним подтверждением того, о чем рабочие и так уже догадывались. Теперь каждый раз, когда Грин-Вуд появлялся на складе и пожимал руки встречающимся ему людям, кладовщиков мучило желание спросить у него: «Что это еще за новые планы, зачем все это? По крайней мере, не могли бы вы нам вкратце сказать, о чем идет речь? Все-таки нас это касается в первую очередь, разве не так?» Но Грин-Вуд не разговаривал с рабочими. Они часто следили за ним, когда он направлялся твердым шагом к кабинету Ондино или еще куда-нибудь, и думали, что это самый ненавистный человек из всех, кого они знают.

Вечерами, когда, завершив работу, кладовщики собирались вместе, они заводили бесконечные разговоры о том, что сказал Грин-Вуд, разбирали и толковали его слова.

— «Слишком специальные знания» — да этот парень чокнутый: вот увидишь, он подсунет нам какого-нибудь бездаря, который станет нам указывать, что делать… Мы, право слово, опять окажемся крайними…