Бездомные - [30]

Шрифт
Интервал

Юдым не обратил на старуху внимания. Он сел в углу и сонными глазами рассматривал до сих пор не прибранные комнаты. Зрелище одичавших детей навело его на мысль, что именно теперь, когда у него столько свободного времени, следует заняться воспитанием племянников. Он стал расспрашивать мальчика и убедился, что сорванец кое-как читает, хотя и спотыкается при этом; но кроме этого – ни бе ни ме. Искусству чтения научила его тетка, которая теперь искоса посматривала на экзамен Юдыма. Кароля едва различала буквы.

Уже почти смеркалось, когда доктор вышел оттуда. Он шел, подняв воротник, опустив глаза, полный тоски и лени. Инстинктивно, не видя ни людей, ни улиц, он направлялся в сторону кондитерской, где иногда читал газеты. На углу, быстро свернув на более людную улицу, он столкнулся с доктором Хмельницким.

– О, что это вы, коллега, так браво маршируете? – воскликнул толстяк. – Чуть было меня не опрокинули…

– Я? Ну, что вы – иду…

– Вижу, вижу – к больному.

– Как бы не так! – во все горло расхохотался Юдым.

– Не к больному? – спросила гордость города Хмельника с оттенком иронии в голосе.

– У меня совсем нет больных! – сказал Юдым и протянул руку на прощание.

– Сейчас, погодите минутку! Раз вы не спешите к подыхающим, то отчего бы нам не поболтать?

– Да ведь холодно. Идемте, коллега, приглашаю вас на чашку кофе, – там поболтаете, а я послушаю.

– Ладно! Я иду просмотреть последний номер «Курьера», у меня как раз есть минутка времени.

Они двинулись вдоль улицы и вскоре уселись за мраморным столиком дорогой кондитерской. Доктор Хмельницкий вполголоса освобождался от груза новейших анекдотов, со строгой объективностью вводя в эту серию и такие, где его соплеменники выглядели не слишком привлекательно. Юдым смеялся этим анекдотам, но тем смехом губ, в котором глаза не принимают никакого участия и который более впечатлительный рассказчик мог бы счесть за оскорбление. Рассказывая одну из таких якобы особо потрясающих историй, «лихой казак» неожиданно спросил:

– Ах, да! А, может, вы согласились бы на выезд в провинцию?

– Что? – воскликнул доктор Томаш.

– Да ничего такого! Меня попросил подыскать ему ассистента мой товарищ Венглиховский, директор курортного заведения в Цисах. Если вы не желаете, придется искать кого-нибудь другого. Я было совсем позабыл…

– Так, так. Я не поеду в провинцию.

– Это ведь не какая-нибудь там глухая провинция, не какие-нибудь Курозвенки (хотя это и недалеко оттуда) и не им подобный Лагов. Боже упаси!

– Я не поеду ни в Курозвенки, ни даже в Лагов.

– Ах боже мой, да ведь я не тащу вас за шиворот в Лагов! Я говорю только, relata refero.[30] И тотчас обида! Понятно, вы не можете туда ехать. На что это похоже? Работать в Париже у Шампоньера, и вдруг поехать в Цисы! Это же нонзенс.[31]

– Полагаю, что это не только «нонзенс», но, кроме того, и нонсенс.

– Несомненно. Но из этого вовсе не следует, что мы не можем обсудить вопрос об ассистенте для этого милого Векглиха.

– Это что же за слово: Венглих?

– Венглиховский, мой товарищ по Дерпту. Мы жили там вместе. Дельный врач… мог бы из него получиться, если бы не то, что этот человек всегда подходил ко всему так легко. Читать не любит – вот в чем загвоздка. А с момента знаменитого переворота в варшавской медицине, кто не читает, кто не выдает себя за ученого, тому приходится искать себе какие-нибудь Цисы. Вы слышали о Цисах, коллега?

– Не знаю. Кажется, слышал что-то… Это, кажется, в Келецкой губернии?

– Ой, «кажется»… Как можно не знать таких вещей?… «Чужое знать хорошо, а свое – необходимо!»

– Эту сентенцию вы закатили мне в виде выговора или только в качестве образца отечественных поговорок?

– Замечательно! Блестяще! Но вернемся к Венглиху…

– Опять этот Венглих…

– Да вы только послушайте! Вы, молодежь, знаете друг друга, вам легче указать подходящего человека. Место очень недурное. Шестьсот рублей в год…

– Фью-фью!..

– Прекрасное помещение и на всем готовом.

– А что же надо делать?

– Самые обыкновенные вещи. Сущие пустяки. Летом съезжается довольно много больных – приходится вместе с другими врачами заниматься ими. Ванны, знаете, души – вот в таком роде. Пустячки в сущности, а между тем практика в окрестностях – только держись! Это уже не пустяки. Может, кто-нибудь из ваших знакомых соблазнится поехать туда?

Юдым задумался, заказал себе еще чашку кофе, залпом выпил ее, отставил и сказал Хмельницкому:

– Ладно, я могу ехать на эту работу.

– Ну, не говорил ли я? Великолепная мысль!

– Где же этот доктор Венглиховский?

– Он как раз в Варшаве и завтра явится к вам.

– Может, лучше я к нему?

– Нет, почему же? Он придет к вам. В котором часу?

– Между пятью и семью.

– К вам туда, на Длугую?

– На Длугую.

– Ладно!

Доктор Хмельницкий записал что-то себе в блокнотик, глядя в него левым глазом, как сквозь лупу, положил газету на соседний столик, где какая-то «прекрасная незнакомка» делала глазки истасканному ловеласу, и подал Юдыму руку.

– Итак, до завтра! Превосходная мысль…

– Увидим… – пробормотал доктор Томаш, опустив голову.

Когда доктор Хмельницкий исчез, он погрузился в размышления.

«Да, да… Надо куда-то поступить, ничего не поделаешь. Невестке самой не прокормиться, да и мне не выдержать с таким количеством пациентов, как сейчас. Может, не навсегда, на год – на два. Может, когда вернусь, все будет, черт его побери, совсем по-другому».


Еще от автора Стефан Жеромский
Под периной

Впервые напечатан в журнале «Голос», 1889, № 49, под названием «Из дневника. 1. Собачий долг» с указанием в конце: «Продолжение следует». По первоначальному замыслу этим рассказом должен был открываться задуманный Жеромским цикл «Из дневника» (см. примечание к рассказу «Забвение»).«Меня взяли в цензуре на заметку как автора «неблагонадежного»… «Собачий долг» искромсали так, что буквально ничего не осталось», — записывает Жеромский в дневнике 23. I. 1890 г. В частности, цензура не пропустила оправдывающий название конец рассказа.Легшее в основу рассказа действительное происшествие описано Жеромским в дневнике 28 января 1889 г.


Сизифов труд

Повесть Жеромского носит автобиографический характер. В основу ее легли переживания юношеских лет писателя. Действие повести относится к 70 – 80-м годам XIX столетия, когда в Королевстве Польском после подавления национально-освободительного восстания 1863 года политика русификации принимает особо острые формы. В польских школах вводится преподавание на русском языке, польский язык остается в школьной программе как необязательный. Школа становится одним из центров русификации польской молодежи.


Верная река

Роман «Верная река» (1912) – о восстании 1863 года – сочетает достоверность исторических фактов и романтическую коллизию любви бедной шляхтянки Саломеи Брыницкой к раненому повстанцу, князю Юзефу.


Расплата

Рассказ был включен в сборник «Прозаические произведения», 1898 г. Журнальная публикация неизвестна.На русском языке впервые напечатан в журнале «Вестник иностранной литературы», 1906, № 11, под названием «Наказание», перевод А. И. Яцимирского.


Непреклонная

Впервые напечатан в журнале «Голос», 1891, №№ 24–26. Вошел в сборник «Рассказы» (Варшава, 1895).Студенческий быт изображен в рассказе по воспоминаниям писателя. О нужде Обарецкого, когда тот был еще «бедным студентом четвертого курса», Жеромский пишет с тем же легким юмором, с которым когда‑то записывал в дневнике о себе: «Иду я по Трэмбацкой улице, стараясь так искусно ставить ноги, чтобы не все хотя бы видели, что подошвы моих ботинок перешли в область иллюзии» (5. XI. 1887 г.). Или: «Голодный, ослабевший, в одолженном пальтишке, тесном, как смирительная рубашка, я иду по Краковскому предместью…» (11.


О солдате-скитальце

Впервые напечатан в журнале «Голос», 1896, №№ 8—17 с указанием даты написания: «Люцерн, февраль 1896 года». Рассказ был включен в сборник «Прозаические произведения» (Варшава, 1898).Название рассказа заимствовано из известной народной песни, содержание которой поэтически передал А. Мицкевич в XII книге «Пана Тадеуша»:«И в такт сплетаются созвучья все чудесней, Передающие напев знакомой песни:Скитается солдат по свету, как бродяга, От голода и ран едва живой, бедняга, И падает у ног коня, теряя силу, И роет верный конь солдатскую могилу».(Перевод С.


Рекомендуем почитать
Мир сновидений

В истории финской литературы XX века за Эйно Лейно (Эйно Печальным) прочно закрепилась слава первого поэта. Однако творчество Лейно вышло за пределы одной страны, перестав быть только национальным достоянием. Литературное наследие «великого художника слова», как называл Лейно Максим Горький, в значительной мере обогатило европейскую духовную культуру. И хотя со дня рождения Эйно Лейно минуло почти 130 лет, лучшие его стихотворения по-прежнему живут, и финский язык звучит в них прекрасной мелодией. Настоящее издание впервые знакомит читателей с творчеством финского писателя в столь полном объеме, в книгу включены как его поэтические, так и прозаические произведения.


Фунес, чудо памяти

Иренео Фунес помнил все. Обретя эту способность в 19 лет, благодаря серьезной травме, приведшей к параличу, он мог воссоздать в памяти любой прожитый им день. Мир Фунеса был невыносимо четким…


Убийца роз

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Том 11. Благонамеренные речи

Настоящее Собрание сочинений и писем Салтыкова-Щедрина, в котором критически использованы опыт и материалы предыдущего издания, осуществляется с учетом новейших достижений советского щедриноведения. Собрание является наиболее полным из всех существующих и включает в себя все известные в настоящее время произведения писателя, как законченные, так и незавершенные.«Благонамеренные речи» формировались поначалу как публицистический, журнальный цикл. Этим объясняется как динамичность, оперативность отклика на те глубинные сдвиги и изменения, которые имели место в российской действительности конца 60-х — середины 70-х годов, так и широта жизненных наблюдений.


Госпожа Батист

`Я вошел в литературу, как метеор`, – шутливо говорил Мопассан. Действительно, он стал знаменитостью на другой день после опубликования `Пышки` – подлинного шедевра малого литературного жанра. Тема любви – во всем ее многообразии – стала основной в творчестве Мопассана. .


Преступление, раскрытое дядюшкой Бонифасом

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.