Бездна - [11]
Я погрузился в черную меланхолию; мне казалось, что жизнь безнадежно разбита, что она разлетается во все стороны гаснущими искрами и что дальше будет еще хуже, если я больше не увижу Паз. Отменив все назначенные встречи, я торчал в интернете, разглядывал ее фото, выискивал посвященные ей статьи – мне хотелось покопаться в ее прошлом, о котором я ничего не знал. Но у нее не было сайта, не было страницы в Фейсбуке. Только сайт галереи выдавал о ней скупые сведения. Которыми я и без него уже располагал. Испанка, двадцать три года, уроженка Астурии, диплом парижской Школы изобразительных искусств, тематика работ – пляжи. Мне так и не удалось найти то фото, где она сидела обнаженной. Конечно, я мог расспросить Антона, но боялся, что он раскопает еще что-нибудь похуже. Нет, пусть она останется для меня девушкой с орхидеей, коллекционирующей баллончики пылеочистителя. В результате своих бессмысленных изысканий я стал большим знатоком Астурии, ее horreos, ее gaita[27], премии Принца Астурийского[28] и футбольного клуба «Спортинг» из портового Хихона. Я затерялся в пейзажах, которые она, несомненно, видела своими глазами. Да что там пейзажи – я терял время, терял самого себя.
Через три дня после выхода статьи я получил письмо.
Первое свидание с Паз
Конверт был маленький и ничем не пах. Поистине, новый век утратил всякое представление о романтике.
Почерк небрежный и мало похожий на женский. Внутри листок с несколькими строчками.
Вы ничего не поняли в моей работе, но ваша статья написана красиво. Если вы и есть тот элегантный господин, который купил мою фотографию, я считаю нужным исправить ваше заблуждение, которое наносит серьезный ущерб моей профессиональной репутации.
Пас
И ниже – номер телефона.
Какая жесткость и какой класс! Я назначил ей встречу в своем любимом отеле «Лютеция»: для некоторых – место печальной памяти, так как во время войны в нем располагалось гестапо, а после войны – служба регистрации бывших узников нацистских концлагерей. Но я ценил его, во-первых, за то, что там смешивали лучший мохито в Париже, а во-вторых, там можно было встретить писателей – ту разновидность человечества, которая, очень надеюсь, не исчезнет, когда ты будешь читать эти строки, Эктор. Иначе наш мир заскучает еще сильнее…
В «Лютеции» у меня были свои друзья и свои привычки. Среди первых, например, тот, кого я прозвал Волком, – один из лучших французских писателей, орфический автор[29], который возвращал женщин из небытия, облекая память о них в мерцающую плоть слов. Хотел бы я обладать этим его талантом. И другой, этого я звал Лисом; он обожал бассейны и суфийские тексты[30], публиковал эссе, романы, стихи и вдобавок потчевал нас отличными ужинами. И тот и другой были моими друзьями, их отличали достоинство и аромат прекрасных мертвых вещей, тех, о которых скорбишь всю жизнь. Тех, что никогда не возвращаются. В этих людях было некое сходство с тропическими кораллами. Цивилизация потратила многие века на их создание, они были синтезом ее усилий, вернее сказать – фотосинтезом, но отличались хрупкостью коралла. При малейшей перемене в современной экономической ситуации, при любом ухудшении финансового климата они погибали. Ибо счастье, которое они дарили читателям своими красками, своей изысканной стилистикой, было малорентабельным.
Но пока еще «Лютеция» служила им домом, и «Лютеция» держалась на плаву. Этот отель вполне соответствовал своей репутации литературного клуба. Красные портьеры, диванчики с обивкой кричаще-яркого, прямо-таки бордельного цвета, люстры арт-деко, бронзовые скульптуры и приветливый персонал – все мне нравилось.
Словом, я чувствовал себя здесь как дома.
Что совершенно необходимо при встрече с такой фурией.
Разумеется, она явилась с опозданием. Твоя мать всегда опаздывает, из чистого принципа. На дворе стоял июль. Она пришла, точнее, пожаловала (пришла – слишком обыденное слово для ее появления) в скромном сине-белом полосатом платьице, напоминавшем о море. Влажные волосы были распущены, на шее поблескивала цепочка из крупных золоченых звеньев. Очень изящная, еще более независимая и матово-смуглая, чем в прошлый раз. Она опустила на пол плетеную сумку, из которой торчало банное полотенце. От него исходил сильный запах хлорки.
Я встал. Она знаком велела мне сесть и уселась сама. Ее угрюмое лицо не сулило ничего хорошего.
– Значит, это ты, – начала она, с ходу обратившись ко мне со своим испанским «ты», таким же свирепым, как миурский бык[31], вырвавшийся из загона (знаю, что это избитое сравнение, но что поделаешь, я впервые имел дело с испанкой).
– Я…
– Ведь это ты купил мою фотографию?
– Да.
– Я не была уверена – там, в темноте, мне не удалось тебя разглядеть…
Она прищурилась, безжалостно кусая губы. Я почувствовал, что сейчас она заговорит и изничтожит меня. Я выпрямился. Еще немного, и я бы распахнул рубашку, чтобы показать ей, куда целиться. У меня бешено билось сердце. А лицо пылало от выпитого рома. И только потолочный вентилятор приносил спасительную прохладу.
– Ладно. Я хотела тебя увидеть, чтобы поблагодарить за добрые намерения. Но в своей статье ты понаписал столько
Сезар не знает, зачем ему жить. Любимая женщина умерла, и мир без нее потерял для него всякий смысл. Своему маленькому сыну он не может передать ничего, кроме своей тоски, и потому мальчику будет лучше без него… Сезар сдался, капитулировал, признал, что ему больше нет места среди живых. И в тот самый миг, когда он готов уйти навсегда, в дверь его квартиры постучали. На пороге — молодая женщина, прекрасная и таинственная. Соседка, которую Сезар никогда не видел. У нее греческий акцент, она превосходно образована, и она умеет слушать.
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».
В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.
Жестокая и смешная сказка с множеством натуралистичных сцен насилия. Читается за 20-30 минут. Прекрасно подойдет для странного летнего вечера. «Жук, что ел жуков» – это макросъемка мира, что скрыт от нас в траве и листве. Здесь зарождаются и гибнут народы, кипят войны и революции, а один человеческий день составляет целую эпоху. Вместе с Жуком и Клещом вы отправитесь в опасное путешествие с не менее опасными последствиями.