Бездна - [10]

Страх лишиться своего взгляда – ибо любая фотография есть взгляд, а теперь им завладеет кто-то чужой. Похоже, она не узнала во мне человека, встреченного в бакалейной лавке. Я попытался привлечь к себе ее внимание, и мне это как будто удалось, но она тут же отвернулась.

Я спросил цену и, вынув деньги, протянул пачку банкнот одному из галеристов. Только не чек – из него можно было узнать мою фамилию. А это я счел слишком легким путем к знакомству. «Завтра пришлю за ней кого-нибудь», – сказал я. И вышел на темную улицу, мечтая о том, чтобы ночную тишину нарушил незнакомый голос: «Господин покупатель, кто же вы? Вам понравились мои пляжи? Тогда вам наверняка придется по душе моя вестготская татуировка…» Увы, ничего такого не произошло. Никто за мной следом не вышел.

Целую неделю меня одолевала грусть.

Эктор, я должен тебе объяснить: когда-нибудь ты тоже влюбишься. Я подумал об этом в день твоего рождения, увидев молодую пару, вошедшую в автобус, – он увозил меня от клиники, где ты только что открыл глаза. Автобус останавливался ровно напротив родильного отделения; колокола звонили в твою честь, мне не хотелось возвращаться домой. Было пять часов утра, заря только собиралась взойти над городом, и я притулился на заднем сиденье большого пустого салона с одним желанием: пусть меня везут и везут – в ритме улиц, огней, дверей, которые то открываются, то закрываются. И вот на следующей остановке в автобус вошли двое влюбленных. Парень и девушка. Она – хорошенькая, с короткой стрижкой, с веснушками вокруг дерзких глаз, – такие нравились мне, когда я приехал в Париж. Он, наоборот, длинноволосый, в потертых замшевых ботинках, с аристократично-небрежной осанкой. Он обнимал ее за плечи, она прильнула головой к его плечу, они смотрели в одну сторону[24]. Свет за окном менялся с каждой минутой, город просыпался. Им было тепло в этом тесном объятии. Я представил себе, как они вернутся в свое гнездышко, как их обнаженные тела будут лежать, прильнув друг к другу, на постели комнатки-мансарды; хорошо бы заснять эту сцену сверху, из чердачного окошка.

И я подумал о тебе. О том, что одно из счастливейших состояний этой жизни – такая влюбленность. Что судьба обязательно подарит ее тебе. По крайней мере, я тебе ее уже подарил.

У меня не выходил из головы ее взгляд, ее цветок в волосах, ее дурацкий крест. Тот самый крест на ягодице, крест Победы, ставший моим распятием. Сволочь он, этот Антон! Зачем было показывать его мне?! Испано-вестготский король навел на меня порчу, внушил желание переселиться в Астурию, в этот уголок Испании, где пьют сидр моей Нормандии. А может, там еще и куриную корриду устраивают?

Для ближайшего выпуска я написал статейку в пятнадцать строчек о ее работах. Заранее знаю, что ты скажешь, – это, мол, использование служебного положения в личных целях. Так вот, напоминаю тебе, что в области искусства любят всегда только в личных целях. Потому как произведения искусства, что в кино, что в графике, много чего переворачивают в душе. Свою статью я озаглавил так: «Женщина. Пляжи».

Мужчины, женщины, дети, которых застали в момент радости. Радости купания в море, самого факта бытия. Радости от ласкового касания ветра, от веселых криков окружающих. Радости быть вместе – в этом месте, где можно беззаботно валяться в песке. Фотограф Паз Агилера-и-Ластрес раскрывает нам суть пляжа, но она не пляжный фотограф, она – «нимфа побережья» Фредерика Лейтона[25], постмодернистская Актэ, перенесенная в эпоху повального отдыха; ее взгляд охватывает горизонт на 360 градусов, фиксируя все ритуальные действа, происходящие на береговом пространстве, вокруг шезлонгов, торговцев сладостями, полотенец, позолоченных солнцем. Вот ребенок, которого другой толкнул под руку, роняет шоколадное эскимо. Рука отца поднимается, чтобы дать тумака, рука матери – чтобы утешить. Вот пара подростков обменивается поцелуем, – им так давно хотелось узнать вкус чужих губ. Вот старик продает воздушные шарики в виде рыбок, блестят нарисованные чешуйки. По его усталой улыбке из-под выцветшей панамы видно, что он думает совсем о другом. Паз Агилера-и-Ластрес – Депардон пляжного отдыха, Уиджи прибрежного быта[26]. Ее пляжи – это одновременно пространства жизни и пространства времени. Времени, нацеленного на вечность, где это человечество в плавках с надеждой ищет на горизонте потерянный рай.

Мне очень хотелось добавить что-нибудь по поводу слишком яркого света ее композиций, пробуждавшего во мне глухое беспокойство, которое я никак не мог себе объяснить.

Антон выбрал в качестве иллюстрации один из ее снимков, где битком набитый пляж соседствовал с заводом. Две полосатые красно-белые трубы возносились в ослепительное небо, точно две ракеты. Картинка оплачиваемого отпуска… но и ее заливал тот же резкий, слепящий свет. Статья была опубликована.

Со дня вернисажа у меня постоянно гудела голова, а желудок отказывался принимать пищу, которую я в него пихал. Мне хотелось войти в эту фотографию, встретиться с ней в этом пейзаже. И пусть она мне объяснит, что творится у нее внутри, пусть обласкает меня взглядом, полным того же сопереживания, какое вкладывала в свои снимки. Я ругал себя за то, что не подошел к ней на вернисаже, подчинившись своим дурацким принципам, доводам своего зрелого возраста, а не социального положения. Ведь это было так просто – попросить кого-нибудь меня представить. Черт подери! Жизнь слишком коротка, чтобы позволить себе подобные колебания, а мне уже вот-вот стукнет сорок.