Без жалости - [25]

— Я никак не могла отделаться от мысли, — продолжала я свой рассказ, — что единственное, что остается врачу, который перевидал столько смертей, — это умереть самому. Так сказать, достойно уйти вместе с теми людьми, которых он лечил, но вылечить не сумел…

Я говорила так тихо, что едва слышала собственный голос. Признаться, в Штатах я никому еще не рассказывала о том, что мне довелось увидеть и пережить в лагере беженцев. Даже бабушке и Райану. Да они никогда и не выражали особенного желания слушать мои рассказы об Африке.

Но Ноа слушал меня внимательно.

— Когда я приехала в Америку, то весила не больше сотни фунтов…

— Должно быть, с тех пор вы все-таки набрали вес, — произнес Ноа. — Потому что выглядите вы прекрасно.

Я вспыхнула и бросила на Ноа быстрый как молния взгляд.

— Родной дом излечивает и не такие раны.

— Между прочим, вы так и не ответили на мой вопрос, — сказал Ноа.

Я опустила глаза и принялась механически разглаживать куртку. «В самом деле, счастлива ли я? Нет, конечно. Во всяком случае, уж никак не сегодня. Как может быть счастлив человек, когда хладный труп его отца лежит на мраморном столе в городском морге?»

— Мои мысли о том, что такое счастье, изменились. Сейчас счастье для меня — это роскошь, которая не имеет никакого отношения к действительности, — сухо произнесла я. Поднявшись с места и оправив куртку, я добавила: — Думаю, дома уже волнуются — гадают, куда это я подевалась. Я, пожалуй, пойду.

— Если у вас найдется свободное время, заглядывайте сюда, — сказал Ноа.

Я с удивлением на него посмотрела, и мне вдруг пришло в голову, что он очень одинокий человек.

Я протянула к нему руку и коснулась его щеки. Он улыбнулся, заключил мою руку в свои ладони и, прежде чем выпустить на свободу, нежно пожал. Что и говорить, момент был интимный, и осознание этого пронзило меня.

Ноа был приятный, милый человек, и я неожиданно поняла, как долго была лишена простых женских радостей — таких, например, как нежное прикосновение мужской руки к своему телу.

— Спасибо, — смутившись, сказала я и заторопилась к двери.

Когда я вышла из конюшни, меня поразило очередное изменение, которое произошло с погодой. Снег уже сыпал не переставая, а ветер завывал, как злой дух. За короткое время норд-вест набрал силу и дул теперь так, что едва не валил меня с ног. В одно мгновение снег запорошил мне лицо, глаза, набился в рот. Стоявшая у подъездной дорожки высоченная сосна под тяжестью снега и под напором ветра треснула и сломалась посередине. Засыпанный снегом пруд казался чем-то вроде парковочной площадки при ресторане.

Хотя вокруг машин у крыльца намело порядочные сугробы, я разглядела очертания «сааба». Стало быть, Винсент никуда не уехал — а я так на это рассчитывала.

Неожиданно мне пришла в голову мысль, что снежная буря никому не позволит уехать или уйти с фермы и мы окажемся запертыми в одном доме вместе с убийцей. Хотя эта мысль показалась мне чудовищной, делать было нечего. С трудом поднявшись по заснеженным, обледенелым ступеням порожка, я толкнула кухонную дверь, вошла в помещение и с силой захлопнула ее за собой.

— Он не может здесь оставаться, — заявила бабушка, устремляя колючий взгляд на Райана.

Это было первое, что я услышала, когда вошла в дом.

Я взяла топорик и, подойдя к печи, принялась колоть сосновые поленца, пирамидкой сложенные у очага. С каждым моим ударом поленца раскалывались на аккуратные белые чурбачки. В эту минуту мне особенно хотелось что-нибудь расколоть или разбить — так, и только так, я могла дать выход своим противоречивым эмоциям.

Бабушка некоторое время пережидала шум, который я подняла, а потом, воспользовавшись мгновением тишины, повторила:

— Этот человек не должен оставаться у нас в доме, Райан.

Тот ткнул пальцем в оконное стекло, за которым бушевала пурга.

— Толщина снежного покрова уже достигла фута, ба. Как он, спрашивается, сдвинет машину с места? Или ты предлагаешь мне выдать ему пару лыж? Или того лучше — просто открыть дверь и сказать: «Проваливай!»

Я собрала чурбачки и стала засовывать их в печь, всякий раз громко хлопая заслонкой. Разговаривать со своими близкими я по-прежнему не хотела, но продемонстрировать им, что я чертовски на них сердита, стремилась изо всех сил.

Они как раз стояли около открытого холодильника. Одного взгляда в мою сторону им было достаточно, чтобы понять, что я еще не созрела для серьезного разговора, и они стали обсуждать проблему обеда. От вчерашней праздничной трапезы в честь Дня благодарения оставался небольшой кусочек индейки, которого было явно недостаточно, чтобы накормить всех нас, включая гостя. Райан закрыл дверцу и вздохнул.

— Матерь Божья, — сказала бабушка, — нам ведь еще и ужином придется его кормить. Нет, мы никогда от него не избавимся.

Подойдя к дверному проему, она глянула в гостиную, где на стуле с высокой спинкой, вытянув ноги, сидел Винсент.

— Ты видел, как он на нас смотрит? — спросила бабка. — Уверена, у него что-то на уме.

— Омлет — вот что, — произнес Райан. — Только не знаю, хватит ли у нас яиц.

— Нечего было являться сюда без приглашения, да еще в такую дурную погоду. Пусть теперь расплачивается за собственную непредусмотрительность, — пробормотала бабушка.