Без семи праведников... - [18]

Песте положил ладонь на рукоять меча, вынув его на полфута из ножен, и придворные испуганно потеснились к окну. Желающих учить наглого шута учтивости не находилось. Чума ядовито усмехнулся, окинув стоявших презрительным взглядом, и насмешливо проронил:

— Александр Македонский, мадонна, замечал женщин только в том случае, когда у него не было других дел. Эти же господа обращают внимание на дела только в том случае, если не находится под рукой женщин, подходящих для блуда. Что же удивительного, что среди них так трудно найти Александра? Однако дела не ждут. Тристано, тебя зовёт герцог.

— Что за глупости вы несёте, синьор дурак?

Песте снова наградил донну Верджилези ироничной улыбкой.

— Я слышал, что дурак считает дураком всякого, кто рассуждает не так, как он, а умным признает того, кто плодит больше глупостей, чем он сам. Порой умным себя считает и тот, кто вежливо разделяет глупости толпы, но обычно этот дурак выглядит таким же дураком, как и все остальные. В итоге, в этом мире глупцы все, кто глупцами кажутся, и половина тех, кто не кажутся, но боюсь, что вы, мадонна, как раз из первых.

Кривляка исчез из зала, вслед ему снова раздалось злобное шипение донны Черубины, но шут уже ничего не слышал. Он направился к себе, но на лестнице столкнулся с Камиллой ди Монтеорфано, новой фрейлиной герцогини. Она несла в покои госпожи лютню и ноты. Девица была родней епископа Нардуччи и весьма нравилась герцогине Элеоноре скромностью и разумностью, к тому же она была прекрасной лютнисткой — её исполнение спандольетты шут как-то слышал. Камилла обладала, как успел заметить Чума, густыми жгуче-чёрными волосами, обрамлявшими довольно миловидное личико. Многие считали Камиллу самой красивой девицей при дворе, но шут этого не находил. Да, глаза синьорины были необычного нефритового цвета, а плавный изгиб тонких бровей на высоком челе сообщал лицу возвышенное выражение, шея, кою придворные поэты-льстецы называли «лебединой», пожалуй, тоже была недурна. Но те же поэты и Нерона звали полубогом, и Клавдия величали божественным!

Девица, заметив его, вжалась в стену и смиренно ждала, пока он пройдёт мимо, не поднимая глаз от пола. Это раздражало Чуму. Две недели назад, когда девица ещё и десяти дней не провела при дворе, шут, возвращавшийся с вечернего туалета герцога, неожиданно услышал в коридорном пролёте сдавленные крики. В руке Песте сама собой возникла дага, он ринулся вперёд и наткнулся на мужчину, свалившего на лестницу отчаянно отбивавшуюся от него женщину. Отчаяние её показалась Чуме непоказным, он легко отшвырнул насильника вниз по ступеням, но кинжала вслед не метнул: это мог быть и не последний человек в замке, а Грандони не промахивался.

Грациано поднял плачущую женщину, заметив, что растрёпанная куколка и впрямь весьма хороша собой. Негодяй порвал на ней платье и белье, и девица тщетно пыталась прикрыть грудь. Песте узнал Камиллу Монтеорфано и попытался успокоить напуганную девицу. Этими минутами воспользовался насильник: прикрыв лицо плащом, мерзавец удрал. Девица же вместо того, чтобы поблагодарить Чуму за спасение, зарыдала и ринулась к себе.

С того дня на двери синьорины появился лишний замок, она неизменно носила при себе нож, а в замке побывал епископ Нардуччи. Он час беседовал с герцогом, после чего последний публично обронил, что при обнаружении виновного — тот будет повешен без суда и следствия. Песте же, встретив Камиллу, поинтересовался, что за негодяй напал на неё? Она не узнала его? Девица обожгла его гневным взором и, не удостоив ответом, убежала. С тех пор, встречая шута в замке, неизменно молчала и отворачивалась. Каково, а?

Сейчас шут окинул девицу неприязненным взглядом и прошёл вверх по ступеням. На верхней резко обернулся и увидел, как синьорина поспешно, ни разу не взглянув на него, завернула в покои герцогини. Чума нахмурился и тут заприметил на площадке у башни Повешенной нескольких мужчин.

* * *

Это были «перипатетики» — придворные, слывшие «философами», любящие порассуждать о всякой всячине, собиравшиеся там каждую неделю. Сегодня здесь на несколько часов, что оставались до вечернего приёма у герцога, сошлись сенешаль Антонио Фаттинанти и хранитель печати Наталио Валерани, которых читатель уже видел за городом, а также каноник замка Дженнаро Альбани и главный лесничий Ладзаро Альмереджи. Тут же был и малоприметный секретарь его светлости Григорио Джиральди, редко бывавший на дебатах. Песте тоже нечасто участвовал в философских прениях, но его приход никого не удивил. Сам же Чума, заметив среди пятерых дебатирующих двоих людей подеста, задался вопросом, не ими ли и инспирирован разговор? Ведь отравитель так и найден. Он прислушался. Увы, беседа шла об искусстве.

Григорио Джиральди высказывался веско и аргументировано.

— Сегодня мы приходим к новому пониманию древних истин. Мы, наконец, разглядели Бога в мире! Бог во всем — в красоте природы, в силе энергичного мужского тела и изящных очертаниях женской фигуры. Раньше иконописец мало интересовался пропорциями человеческого тела, для него тело было только носителем Духа, но понимал ли он, что женское обнажённое тело тоже символизирует Бога? Нет! У него было только убогое понимание человека как образа Божия, тленного подобия вечного мира. В традиционном жалком понимании человек — греховное существо, обязанное своей временной земной жизнью доказать право на жизнь вечную, все свои помыслы посвятив Богу. На смену этим примитивным представлениям приходит новое видение, личность человека становится средоточием и целью всякого познания!