Без семьи - [85]

— Что он говорит? — спросил я.

— Что твой отец ушел на весь день, а мать спит и что мы можем пойти прогуляться.

— Больше он ничего не сказал? — спросил я, понимая, что перевод Маттиа был не совсем точен. Маттиа смутился:

— Не знаю, хорошо ли я понял остальное.

— Скажи то, что понял.

— Он сказал, что если нам подвернется что-либо подходящее, не следует этого упускать, и затем прибавил: «Запомни мой урок. Надо жить за счет дураков».

По-видимому, дедушка понял, что Маттиа передал мне его слова, потому что он сделал здоровой рукой такой жест, как будто клал себе что-то в карман, и подмигнул.

— Пойдем, — обратился я к Маттиа.

В продолжение двух-трех часов мы гуляли поблизости от Двора Красного Льва, не рискуя уходить далеко из боязни заблудиться. При свете дня Бэснал-Грин показался мне еще отвратительнее, чем накануне. На домах и людях был отпечаток крайней нищеты.

Мы с Маттиа молча осмотрели все, затем повернули обратно и вошли в дом.

Моя мать сидела в комнате, положив голову на стол. Решив, что она нездорова, я подбежал к ней, чтобы ее поцеловать, так как разговаривать с ней не мог. Я обнял ее. Она подняла голову и посмотрела на меня бессмысленным взглядом. От нее сильно пахло можжевеловой водкой. Я невольно попятился. Она снова уронила голову на стол.

— Джин, — сказал дедушка.

Он насмешливо посмотрел на меня и прибавил несколько слов, которых я не понял. Я стоял как вкопанный, ничего не понимая. Через несколько секунд я взглянул на Маттиа. Он тоже глядел на меня глазами, полными слез.

Я сделал ему знак, и мы вышли.

Довольно долго мы шли рядом, держась за руки, не говоря ни слова, не зная, куда идем.

— Куда ты направляешься? — тревожно спросил Маттиа.

— Не знаю сам. Куда-нибудь, где мы можем поговорить. Мне столько нужно тебе сказать, а здесь, где так много людей, я не могу.

В это время мы вышли на более широкую улицу, и мне показалось, что я вижу в конце ее какие-то деревья. Мы направились туда. Там оказался огромный парк с большими зелеными лужайками и рощицами молодых деревьев. Лучшее место для нашей беседы трудно было найти.

— Ты знаешь, милый Маттиа, как я тебя люблю, — обратился я к своему товарищу, как только мы уселись в укромном местечке, — и знаешь также, что только из любви к тебе я просил тебя сопровождать меня в Лондон, а потому уверен, что ты не усомнишься в моей дружбе, о чем бы я тебя ни попросил.

— Как ты глуп! — ответил он, пытаясь улыбнуться.

— Ты не смеешься, чтобы я не заплакал, но что за беда — с кем же я могу поплакать, как не с тобой?

И, бросившись в его объятия, я залился слезами. Даже тогда, когда я был совсем одинок, я не чувствовал себя таким несчастным. Наплакавшись вдоволь, я постарался успокоиться. Я привел Маттиа в парк не для того, чтобы жаловаться на свою судьбу. Я думал о нем, а не о себе.

— Маттиа, — сказал я ему, — тебе надо вернуться во Францию.

— Расстаться с тобой? Никогда!

— Я заранее знал, что ты так ответишь. Но нам необходимо расстаться. Уезжай во Францию или Италию — все равно куда, но только не оставайся в Англии.

— А ты? Что же ты будешь делать?

— Я? Я останусь в Лондоне, так как я должен жить со своими родителями. Бери все деньги, какие у нас есть, и уезжай.

— Не говори так, Реми. Если кому из нас нужно уезжать, то именно тебе.

— Почему мне?

— Потому что…

Он замолчал и отвернулся от моего вопрошающего взгляда.

— Маттиа, ответь мне прямо и откровенно, не боясь огорчить меня: ты не спал сегодня ночью, ты видел?

Не поднимая глаз, он произнес глухим голосом:

— Я не спал.

— Что ты видел? — Всё.

— И что ты решил?

— Что это были не купленные, а краденые товары. Твой отец ругал пришедших за то, что они стучали в дверь сарая, а не в дверь дома. На это они ответили, что за ними следил полицейский.

— Ты сам видишь, что тебе необходимо уехать, — продолжал я.

— Если надо уезжать мне, то надо уезжать и тебе. Это одинаково необходимо для нас обоих.

— Слушай меня, пойми и не доставляй мне еще большего горя. Если бы в Париже мы встретили Гарафоли и он взял бы тебя к себе, разве бы ты захотел, чтобы я оставался с тобою? Ты несомненно сказал бы мне то же самое, что я говорю тебе сейчас.

Маттиа молчал.

— Разве не так, скажи мне?

— Может быть, ты боишься, что я тоже начну срезать ярлычки с краденых товаров?

— Замолчи, Маттиа! Милый мой Маттиа, замолчи! — И я закрыл руками свое покрасневшее от стыда лицо.

— Ну что ж! Если ты боишься за меня, — продолжал Маттиа, — то я также боюсь за тебя и потому говорю: уедем вместе, вернемся во Францию, к матушке Барберен, к Лизе и твоим друзьям.

— Ты можешь уехать, а я нет. Это мои родители, и я обязан остаться с ними.

— Твои родители! Этот старый паралитик — твой дедушка? Эта женщина, валяющаяся на столе, — твоя мать?

— Маттиа, я запрещаю тебе так говорить! Ты ведь говоришь о моей матери и о моем дедушке. Я должен уважать и любить их.

— Да, если они действительно твои родители. Но если они не твои родители и это вовсе не твой дедушка, разве ты и тогда обязан уважать и любить их?

— Но ведь ты слыхал рассказ отца?

— Его рассказ ровно ничего не доказывает. Они потеряли ребенка твоего возраста, стали его искать и нашли подходящего по годам. Вот и все.