Без пяти минут взрослые - [2]

— А ты уверен, что Байба станет хорошей певицей?

— Настоящая певица, как Милда Брехман-Штенгеле — редкое явление. Сильный голос, широкий диапазон. Помнишь Вагнера? Она — Элизабет, я — Тангейзер. Вот и она умерла. Нет, Байба не для оперной сцены. Разве что для эстрады. Там микрофон, разные усилители. У Байбы приятное лирическое сопрано. Если серьёзно поработать… И не мешало бы избавиться от робости. Таких, как она, много, — вздохнул старый Ирбе.

— Байба для меня, как дочь, — призналась матушка Ирбе.

— И для меня тоже. Ты здесь, детка? — встревожился старик. — Мы думали, что тебя нет дома.

— Я вздремнула, — Байба притворилась только что проснувшейся.

— Пойдем на кухню, мать. Пора кофе варить.

Байба осталась в комнате одна. Послеполуденное солнце освещало пальмовые листья, цветущие фиолетовые бегонии, розовые петунии и старомодные красные фуксии. Славная старушка разговаривала с цветами, как с живыми, трогательно о них заботилась.

— Всё живое любит музыку. И растения тоже. Они так пышно цветут потому, что у нас каждый день звучат песни. Я читала, что они чувствуют, какое у людей настроение, хорошее или плохое, — рассуждала матушка Ирбе.

Как будто ничего не изменилось: всё также со стен смотрели на девушку картины старых мастеров. По-прежнему в углу комнаты старинные часы отсчитывали секунды. Но Байбе казалось, что всё рухнуло: её будущее, её мечты.

Подхватив в прихожей пустую корзину для белья, Байба взбежала на чердак. Жалобно звякнули пружины старого, с незапамятных времён брошенного здесь дивана. Байба дала волю слезам: «Не выйдет из меня ни Эдит Пиаф, ни Мирей Матье. Всё пропало».

В оконном проёме тихо ворковали голуби. Длинные, старомодные ночные рубашки матушки Ирбе, белые льняные простыни и наволочки казались на сквозняке живыми существами.

«А если Зигмунд Донатович ошибается? — блеснул крошечный луч надежды. — Тагил уверял, что я… Нет, нечего себя обманывать. Ясно, не нашел солистки получше, вот и рассыпался в комплиментах. Но оставить музыку? Это удивительное царство? Оставить такого милого, близкого сердцу Дарзиня?!. Шуберта?.. Грига… Бросить песни, которые доставляют столько радости?! Надо что-то придумать. Славные старики готовы продать ради меня любимые картины. Этого нельзя допустить! Надо вернуться к матери и отчиму. Но не хочется, ой, как не хочется!»

— Разве мы тебя чем-нибудь обидели? — спросила со слезами в голосе матушка Ирбе, узнав о решении девушки.

— Мне у вас было так хорошо, как нигде, но мать одна не справляется с хозяйством и Роландом.

Это была чистая правда. Когда жена работала во вторую смену, Найковскому самому приходилось ходить в детский сад за сыном. Комнаты оставались неприбранными, на кухне скапливались горы грязной посуды.

— Дом, как свинарник, — ворчал Найковский.

— У меня не сто рук. Возьми и хоть раз прибери сам, — рассердилась однажды мать Байбы. Найковский с удивлением посмотрел на жену. Такое он слышал впервые.

— Другие мужья ходят за хлебом, за продуктами, — не могла успокоиться жена.

— На это ты не надейся. Бабьи дела не для меня.

Семье Найковских очень не хватало трудолюбивых рук Байбы.

— Байба дома! Байба вернулась! — радостно сообщил отцу Роланд. — Она больше не уйдёт.

Найковский остановился в изумлении. Вместо бледного существа, дрожащего от одного строгого взгляда, перед ним стояла красивая девушка. Большие глаза её с достоинством смотрели прямо на него.

— Ну, хватит сердиться. Я тогда немного погорячился, — смущенно оправдывался Найковский.

Мать принесла торт. Возвращение дочери отметили как небольшой семейный праздник. Найковский в прекрасном настроении шутил с женой и детьми.

— В воскресенье приглашаю всех в Сигулду.

— Велика радость толкаться с маленьким ребенком в переполненном поезде, — мать была не в восторге от предложения мужа.

— Не будем толкаться.

— Как же мы туда попадём? Пешком, что ли?

— Это моя забота, — таинственно произнёс Найковский. — А вы приготовьте что-нибудь съестное с собой.

— Где папа? — спросил, проснувшись воскресным утром, Роланд.

Мать недовольно повела плечами. Обычно по выходным дням муж любил поваляться в постели и полистать газеты, а на сей раз улизнул тайком куда-то.

— Когда поедем в Сигулду? — не умолкал мальчик. — Папа обещал.

— Это ты у него спроси!

— Прошу, карета подана, — возвестил появившийся в дверях Найковский.

— Где же она, твоя карета? — мать не могла скрыть раздражения.

— Посмотрите в окно.

На другой стороне улицы стояла оранжевая автомашина.

— Лада. Экспортный вариант. — Лицо Найковского сияло, как у мальчишки, впервые получившего в подарок настоящий футбольный мяч.

— Мужчины как маленькие дети, — рассуждала мать Байбы, усаживаясь сзади на мягком сидении. — Было бы где время убить: одни на рыбалке, другие на футболе, многие с автомашиной возятся. Ну и пусть: глядишь, и семье польза.

Байба тоже думала о новой автомашине. Сколько тайных слёз пролито из-за неё! Годами Найковский считал каждую копейку, устраивал скандал, если мать иногда покупала для детей лакомства. Байба вспомнила своё заштопанное школьное платье, из которого она давно выросла, и старые стоптанные туфли. Нет, ей новая покупка не доставила никакой радости.