Без права на ошибку - [41]

В том, что Жвакина — не тот человек, за кого себя выдает, Валентин теперь не сомневался. Она притворялась, что выпила больше, чем надо. Та доза спиртного, что ей досталась, чувствовалось, — не в диковинку. Встречаться с ней еще раз было неприятно, даже противно, его не покидало чувство брезгливости. Может быть, поэтому ему пришла мысль: перво-наперво сходить в городскую баню, забежать в парикмахерскую и окончательно снять с себя до смерти надоевшую личину протоиерея Иеронима.

Как иногда бывает в Приуралье, мороз неожиданно отступил, небо посерело, принялось осыпать темные деревянные дома города пушистыми хлопьями снега. Белокрылов спустился на Сенной базар, купил у краснощекой торговки кусок дегтярного мыла и мочалку.

В бане и около нее толпился народ. Валентин занял очередь в парное отделение и зашел в парикмахерскую. Длинный цирюльник с хитрой усмешкой посматривал на странного клиента, а когда закончил работу и спрыснул Белокрылова какой-то душистой жидкостью, то ехидненько спросил:

— В коммунисты решили податься, святой отец?

— Пора, уважаемый, и вам могу посоветовать, не прогадаете! — Валентин озорно подмигнул ловкому брадобрею.

Битый час потом пришлось выстаивать в очереди, но зато в парилке он отвел душу. Помылся и попарился — на славу, одолжив у какого-то старичка березовый с дубовой и пихтовой ветками веник. Чистое белье надевал разомлевшим и умиротворенным, даже вроде бы и на сердце стало светлее и легче. Хорошо бы Гирышу купить какой-нибудь новогодний подарок, порадовать парнишку. Успеть бы на базар, пока там не закончилась торговля.

Около круглого дощатого цирка Белокрылов купил подходящие для подростка подшитые валенки, а на рынке подобрал по их размеру деревянные коньки-колодки с железными полозьями и сыромятными ремнями.

Гирыш никогда не катался на коньках, сначала пришлось научить его привязывать колодки к валенкам, а потом показать приемы скольжения. Парнишка часто падал, вставал и снова растягивался на утрамбованный снег около конюшни. Смех и горе с ним!

Незаметно приблизился условный час — пора идти на свидание с Машей. Но прежде необходимо еще оставить у дежурного записку Горбунову.

С Машей у них была договоренность встретиться на плотине заводского пруда у памятника Дерябину. Туда он и пришел первым, стал ждать.

Машу Валентин увидел еще издали. Среди других пешеходов она выделялась белой меховой шапочкой, такого же цвета воротником, муфтой и валенками.

«Узнает она меня или нет? — подумал Белокрылов. — От прежнего Иеронима ни во мне, ни на мне ничего не осталось».

На нем сейчас была ладно пригнанная добротная шинель под новым ремнем, теплая серая шапка и сапоги, начищенные до блеска. Бороду он сбрил полностью, а вот усы — маленькие, коротко подстриженные — оставил.

Но Маша узнала его сразу. Еще не доходя нескольких шагов, она улыбнулась и приветливо помахала рукой.

— Здравствуйте, Валентин Иванович!

— Здравствуйте, Мария Егоровна…

— Вы снова забыли свое обещание.

Белокрылов хотел спросить: «Какое обещание?» Но вспомнив, что дал слово называть ее просто Машей, виновато посмотрел на девушку.

— Пойдемте куда-нибудь, Маша, — предложил он.

— Пойдемте.

Валентин не решился взять ее под руку. Не сговариваясь, они направились в сторону заречных улиц, где было малолюдно и тихо. Падал редкий снежок. Валентин пытался сосредоточиться на чем-нибудь определенном И не мог, не мог начать разговора. Думалось о многом хорошем, которое переполняло его сейчас, и все же нужные слова не находились. Маша тоже молчала. Они шли рядом, изредка несмело поглядывая друг на друга, все замедляя и замедляя шаг.

Улица, по которой они брели, была пустынной. На углу узкого переулка остановились.

— Вы не замерзли, Маша?

— Что вы! Я одета очень тепло, а вот вы — в тонких перчатках руки, наверное, закоченели. Так?

— Ничуть. Мне очень тепло.

— Не верю, Валентин Иванович. Снимите перчатку, дайте проверить. Ну, конечно, ледышки!.. Прячьте в муфту, места хватит, в ней действительно тепло.

Валентин охотно подчинился. В пушистой мягкой муфте пальцы горячих и холодных рук переплелись, а через некоторое время трудно было понять, чьи горячее.

Смеркалось. В домах уже зажглись лампы. Первой пришла в себя Маша. Осторожно высвободив пальцы, она сказала мягко, но убедительно:

— Пора по домам, Валентин, уже поздно. Да и мама, наверное, волнуется.

Обратно почти всю дорогу они не шли, а бежали. Остановились только, когда миновали вешняки[2]. Обоим не хотелось прощаться.

— Пойдем, Маша, через Летний сад, тут есть тропинка-прямушка. Путь короче да и выйдем ближе к вашему дому.

Девушка согласилась. Валентин взял ее за руку и, петляя между кустарниками по склону сада, помог ей подняться до крайней аллеи, по обе стороны которой стояли высокие вековые деревья.

Маша остановилась, прислонилась спиной к тополю, чтобы справиться со сбившимся от быстрого подъема в гору дыханием. Кругом — ни души. Сад словно замер, ни звука, ни шороха. Валентин не удержался: снова нашел в муфте теплые нежные пальцы девушки и, перебирая их, гладил. Маша замерла. И снова как будто отодвинулись земля и люди, в целом мире остались только они вдвоем, два сердца, слитые в одно большое, горячее и нежное…