Без права на ошибку - [43]

— Гонишь от себя?

Появился доктор. Он строго, по-отцовски, сказал:

— Маша, больному нужен покой. Сегодня он держится молодцом, но поспать ему часа три необходимо. Вам, кстати, тоже пора отдохнуть, вы же еле держитесь на ногах. Идите домой, все самое худшее миновало и не без вашей помощи. Спасибо вам! Еще столько, полстолько да четверть столько — и мы выпишем вашего подопечного. В полном здравии выпишем. Можете, как отдохнете, приходить сюда в любое время на правах медицинской сестры.

Доктор повернулся к ним спиной и стал усердно протирать стекла очков.

Молодые люди поняли его нехитрую уловку — дать возможность им попрощаться без посторонних глаз…

После ухода Маши Белокрылову смерили температуру, сменили бинты, дали выпить какого-то лекарства, и он вскоре заснул, как провалился.

Гирыш долго ждал около двери палаты. Ворчливая медицинская сестра несколько раз входила и выходила от больного, а Гирыша к нему все не пускала. «Неужели не понимает, как трудно ждать? Как сильно-сильно хочется встретиться? Злой она, наверное, может, и совсем не хочет пустить?..» Последняя мысль испугала Гирыша, и он почувствовал, что с каждой минутой у него на душе становится все тоскливее и тоскливее. И вдруг парнишка услышал ласковый голос:

— Заждался, небось? Входи, паренек…

Гирыш даже не поверил, что так может говорить эта сердитая женщина, и он, сторонясь ее, бочком проскользнул в палату. И тут же замер от неожиданности: какой-то человек без головы лежал на единственной в палате кровати, одно лишь туловище, прикрытое одеялом. Только внимательно присмотревшись, различил забинтованную голову на белой подушке.

— Проходи, Гирыш, чего остановился? Я очень рад тебя видеть, — голосом Валентина агая сказал человек. — Запеленали меня, как ребенка, весь в бинтах лежу. Говорят, скоро их снимут. Садись вот сюда на табуретку.

Белокрылов крепко пожал руку своему маленькому другу:

— Научился кататься на коньках?

— Научился, Валентин агай.

Гирыш положил на тумбочку большое красное яблоко и пояснил:

— Это мне сам начальник дал.

— Спасибо, братишка. У меня тоже есть два яблока. Так что сам ешь.

— Ты ешь, Валентин агай, а я — нет. Тебе скоро здоровым быть надо. Меня не колол ножом Курчавый, грозил только. Я вчера его видел с Ильюкой Рогожниковым, их на допрос привозили из тюрьма. Они, как шайтан, глядели на меня, шибко я им не понравился. В Вожгурезе Рогожников деда Никифор убил и еще чекиста нашего, так я слышал. Хуже шайтан плохой человек, его стрелять надо. Правда, Валентин агай?

— Правда, Гирыш.

— А меня скоро на другой работа переведут. Курьер называется. Важный бумага носить буду, куда велят. Их быстро-быстро носить надо, в большой папка с завязкой, так Александр Иванович сказал. Я на коньки уже бегать умею, значит, хорошо дело получится у меня, быстро. Начальство тогда не заругает?

— Конечно, не заругается, а, наоборот, похвалит.

Парнишка разрумянился, щеки, как яблоки на тумбочке, которые есть он отказался наотрез. Под краской румянца даже веснушки растворились, исчезли с лица.

Гирыш мог бы сколько угодно разговаривать с Белокрыловым. Даже просто так сидеть и видеть его ему никогда бы не надоело. Но доктор помешал, пришел с лекарствами, прогнал парнишку: шлепнул по мягкому месту легонько, засмеялся почему-то:

— Завтра приходи, товарищ молодой военный. Завтра милости просим.

В самом конце дня в палату ворвался Зайцев:

— Здорово, Валентин Иванович! Еле пустили меня сюда, поздно уже, говорят. Но по знакомству сделали все же уступку. Я ведь у них свою руку лечил. Во! Полный порядок, — Анатолий потряс рукой, которая была у него ранена. — Нас с тобой ни пуля, ни нож не возьмет, а им, контре и бандитам, от справедливого возмездия не уйти, как бы они ни изворачивались.

Белокрылов понял, что Зайцеву очень хочется, прямо не терпится поделиться с ним о своем последнем оперативном задании — об аресте Курчавого. Глаза Анатолия полны не остывшим азартом. Но, увидев сплошь забинтованную голову Белокрылова, тот сразу осекся.

— Ух, как они тебя!.. Кажись, я рановато пришел к тебе, даже слушать, наверное, нелегко, а уж разговаривать и вовсе тебе пока нельзя. Так? Ты скажи, я как-нибудь попозже заскочу.

— Сиди, Анатолий, я рад тебя видеть и слушать. Рассказывай, что там у вас. Александр Иванович навестил меня, но пробыл совсем мало, видать, спешил очень, но заверил, что придешь ты и обрисуешь все подробно. В этом деле ты у нас тоже мастак.

— Да ну тебя, не нахваливай, а то живо-два зазнаюсь. На все твои вопросы я, конечно, отвечу, посижу здесь, пока не прогонят.

— Тогда начни сразу с Курчавого. Это он меня так разукрасил.

— Если о нем, то надо начинать со Жвакиной. — Зайцев поудобнее пристроился на табурете. — Тут твоя заслуга, ты ведь ее разглядел. Это она предупредила Удалого и навела на тебя Курчавого. В тот день даже на работу не выходила, выслеживала вас с поповской дочкой, с Марией Егоровной то есть, — смутился Анатолий. — Ну, со знакомой твоей, значит… Жвакину вечером после приезда Горбунова взяли на квартире. Сначала не сознавалась, а когда председатель пригрозил ей очной ставкой с подручным Удалого Сафиным, то перестала запираться. Назвала адрес притона в Колтоме, в котором Курчавый залег, вместе с нами поехала. Мы все четверо в гражданское переоделись — под богатеньких клиентов сработали, а Ухов — так тот купеческую борчатку