Без права на ошибку - [38]

— Да, Курчавый ушел. Но не надолго, все равно поймаем. Будем подчищать все оставшиеся корешки от Гулавского и Ростовского. Так с чем же пожаловал? Пока дел у меня для тебя нет. Даю еще сутки отдыха… Ради рождества Христова, — Горбунов засмеялся собственной шутке. — Как-никак, а ты от церкви не отлучен и сан имеешь: протоиерей. Когда бороду сбреешь?

— Хоть сегодня, товарищ председатель, но сначала придется сходить в дом епископа Егория — долг вернуть, — Белокрылов показал на пальто и валенки.

— Верни. Долг — платежом красен.

— Но я-то отплатил ему не по совести.

— Ты это брось, в его аресте он сам виноват. Твой Егорий за антисоветские проповеди арестован.

— А разве дочь причастна? — вырвалось у Валентина.

— Причем тут дочь?

Белокрылов покраснел.

Горбунов сделал вид, будто ничего не заметил, задержался взглядом на окне кабинета:

— Вон окна как заморозило… Конец декабря… Дочь за отца отвечает, Валентин Иванович, в том случае, если идет по его стопам. Впрочем, в личных делах я тебе не начальник. Ясно?

— Да какие могут быть у меня личные дела? Скажете тоже, Александр Иванович…

— Могут, ох, как могут, по себе знаю. Не теряй времени, иди, — Горбунов взял Белокрылова за плечи и, шутливо подталкивая в спину, выставил за дверь.

«Проговорился, как мальчишка, выдал себя с толовой. Гирыш и тот умнее бы поступил, — ругал себя Белокрылов, выйдя из здания ЧК. — Попал я в переплет. Потруднее любого оперативного задания. Тут ни смелостью, ни хитростью ничего не добьешься, нет. Может быть, без лишних разговоров переодеться в свое и уйти из поповского дома навсегда?» — от этой мысли Белокрылову стало совсем плохо. «А как же Маша? Оставить ее одну в то время, когда ей более всего нужна поддержка и участие? Это ведь для меня и для Александра Ивановича Егорий — враг, а для нее он — родной отец, кроме матери, никого около нее не осталось. Даже подруг — и тех у нее в Ижевске нет. Судя по всему, и при отце ей жилось в этом доме не сладко, как птице вольной в золотой клетке… Фу, ты! — сдернул он себя: — Совсем уж соловьем запел чекист. Распустил нюни, как институтка».

XXI

Белокрылов шел быстро и почти не замечал прохожих. Ему не терпелось как можно скорее увидеть Машу, и в то же время он вроде чего-то опасался и на душе было тревожно. Беспокоил предстоящий откровенный разговор с Машей. «Как она отнесется к тому, что вся их семья доверилась переодетому чекисту, из-за которого и арестовали ее отца? Поймет ли она меня, поверит ли? Хуже всего на свете — неизвестность, — думал Белокрылов. — Пускай будет, что будет, отступать — не в моих правилах. Сейчас перед Машей я обязан быть самим собой. Уверен, что никакая полуправда ей не нужна».

С таким твердым намерением он постучал в знакомую калитку.

Открыла прислуга:

— Проходите, святой отец, матушка дома. А батюшка Егорий… Наверное, уже слышали?..

— Да, да, разумеется. — Белокрылов обмел пихтовым веником заснеженные валенки, вошел в прихожую и увидел Машу. Увидел ее глаза, тревожные и печальные до щемящей боли… Валентин и Маша стояли, боясь пошевелиться. И молчали. Белокрылову показалось, что прошла целая вечность, пока они молча смотрели друг на друга. Слов не было, но он ясно понял, что между ними ничего не изменилось за время разлуки, осталось то же необъяснимое желание видеть друг друга, быть рядом, быть вместе.

— Я знала, что вы придете сегодня, — тихо сказала Маша,

— Я не мог не прийти… Мама ваша здорова?

— Да. Она прилегла отдохнуть.

— Можно пройти в комнату и переодеться? Я тихо.

— Почему вы спрашиваете? Это ваша комната.

Валентин переоделся и переобулся, мельком взглянул в настольный трельяж, увидел прямой пробор выросших чуть не до плеч волос, густую бороду. Кивнул в сторону отражения: «Прощайте, отец Иероним, дай бог нам больше не встретиться». Потом, стараясь ступать бесшумно солдатскими тяжелыми сапогами, прошел на кухню, вымыл руки. Заглянула Маша.

— Вы готовы? Прошу в столовую, Иван Александрович?

— Маша! — Белокрылов решительно удержал ее за руку. — Мое настоящее имя Валентин. А Иваном был мой отец. Короче: я сотрудник ЧК Белокрылов Валентин Иванович. По долгу службы до сегодняшнего Дня не имел права открыться.

— Я догадывалась, что вы не служитель культа…

— Значит, хоть и косвенно, можете считать меня виновным в аресте батюшки. Вы хотели знать, кто я, теперь вы знаете — я сказал все честно и прямо. Думаю, что ваши родители никогда не простят моего поступка, и по-своему они правы. С владыкой Егорием мы враги и, наверное, останемся ими. А ваша мама просто не поймет меня, как обычно богатые не понимают бедных. Кажется, я сказал все, пора и честь знать… — Белокрылов надел шапку.

— Вы уходите?

— А как бы вы поступили на моем месте?

— Какой вы… — Маша не договорила, на глазах проступили слезы, и, чтобы скрыть их, она опустила голову. Потом решительно взяла из рук Валентина шинель, привстав на носки, сняла шапку и унесла в прихожую.

…От Маши Белокрылов вышел около пяти. Смеркалось. На улице было морозно и тихо. Несмотря на быстрый шаг, холод постепенно подбирался под шинель. В центре города Валентина окликнула Ася Жвакина.