Без огня - [3]

июнь 1975

***

Как трудно душу протянуть

к Невидимой Отчизне

и, умирая, не сболтнуть

чего-нибудь о жизни.

Как трудно, нагрешив сперва

и обезумев вдосталь,

заквасить смыслами слова:

комедиант, апостол.

Эон, затерянный в веках,

как выстрел телу чуждый…

Как трудно жить наверняка

и умереть без нужды.

сентябрь 1975

***

Судьба с тобою обошлась

неласково, но скажем прямо:

ты как-никак двойная дама,

а твой супруг – научный князь.

Вокруг тебя лесная чудь

всегда мерцает светляками.

Ты средь нее царицей будь

как подобает мужней даме.

Пусть нечисть выползет из нор

на свет твои послушать речи.

О будь второю из сестер

простой триады человечьей!

Жить с Верой стало все трудней.

Любовь – увы, большая сложность.

Ну, а Надежда – как же с ней?

Надежда там, где безнадежность.

1975

***

Твердит младенец грозно и упрямо:

«Не покупай мне шар воздушный, мама».

«Но почему, – спросила мама, – милый?»

«Сей шар напоминает мне могилу»,—

сказал ребенок. Мама: «Не пойму,

шар голубой – могилу? Почему?»

«Сей безобидный шарик голубой,—

прорек младенец, – это шар земной,

кружащийся в пространстве планетарном

в укор своим могильщикам бездарным;

хранит его Святой Господень Дух,

хотя от смерти он, как червь, распух».

1975

ФИГУРА УМОЛЧАНИЯ

I

молчи пустынная фигура

таинственное божество

в словах потерянная дура

забывшая свое родство

постой вращаться бес крылатый

остановись безумный шар

невидимого супостата

двоих бесстыдная душа

двоих постылая отрада

в ночи блуждающий намек

двоих невидимого гада

двух помыслов упавших в срок

двух евнухов недомоганье

по кесарю в тени олив

постой постылое молчанье

наш разговор как время крив…

II

не потому ли время смертно

и не окончен разговор

что слово, как герой inferno

стекает в роковой зазор

и снова падает в безвестье

и воскресает невпопад

деяний наших бессловесье

творений празднословный ад

где словоблуды в пост играют

а празднословы в страшный суд

досье как трупы разбухают

и бомбы спелые цветут

III

и только слово что распято

сойдя во ад взыскует брата

лелеет кормит и хранит

от бессловесных аонид

о слава слову слава богу

распявшему собою ложь

еще немного бес немного

где все поймут и ты поймешь

январь-апрель 1976

ПОЛЬ ВАЛЕРИ

Проницательный лев очарован крупой Ренессанса,

голубою мадонной с младенцем крупозным и влажным,

Велиаром глумливым в глубоких глазах белошвейки,

буржуазною пеной молочного Нового Света.

Президент голубей, погруженный в метафору мира,

величаво царил галльским гребнем на шумном Олимпе,

над куриной вознею согласий и разноголосиц

он следил колыханье зернистой и праздничной пены.

1976

***

Жить надо все-таки верней —

от веры к вере.

Изысканный остаток дней

хранить в пещере,

изведанную горечь слов

творить и вторить,

телесный храм, разумный кров

нерукотворить,

сойти к теням своей души

Христом распятым

и смертных почестей лишить

смиренный Атом,

жить Богу, сотвориться вспять,

как учит Слово,

но попросить себя поймать

у Птицелова,

а здесь вразнос и невпопад

истаять душу,

в потопе дней ускорить ад,

взыскуя сушу,

как пресмыкающийся Ной,

как вопль Иова,

смиреньем персти земляной

привлечь Благого.

февраль 1976

LOCUS ТРЕЗВОСТИ

Как похмельный олень

я теку

на иссохший источник стола

а в Китае с утра

как всегда

совершились большие дела

ну а здесь – что ни день —

то печаль

то огонь то зола

Флорентийская тень

мои тихие сени сожгла

1976

***

Сколько праздников!

Сколько естественной радости,

радужной пыли,

эйфории и мяса

на пике крутого поста!

Неужели и вправду мы кончили,

в самом конце – победили

с патриаршей подмогой,

с землицей в расцветших устах?

Как в цветном эпилоге

после той мелкотни хроникальной,

где лишь грохот и вой,

свист и крик, человек и снаряд —

все роится, все плещется,

все цветет чепухой зазеркальной —

разберись, где известный,

а где – неизвестный солдат!

Фарш волшебный из виршей и маршей,

из визга и пенья,

равноправные дети-застрельщики,

дети-стрелки…

Круговое терпенье, цыплячье сцепленье,

цветенье! —

Возлагают венки.

Возлагают венки.

Запах жирных нулей

заполняет прогулы сквозные,

черно-белые клирики

скорбной шеренгой стоят.

«Далеко ли идти

до блаженной страны Содомии?» —

так, должно быть, их спросит

цветной Неизвестный Солдат.

Словно в сказке дремучей,

конец захлебнется в начале.

Как в любовном безумьи,

связав родничок свой и род,

весь в анютиных глазках,

в крови,

в чешуе маргиналий

мертвый тянется к небу

и землю родную грызет.

май 1982

МОСКОВСКИЕ КУРАЖИ

ПУТЕШЕСТВЕННИК:

На крыльях мысли я переношу

свое беременное тело

Радищевым иль белоснежным мелом

и опускаюсь словно парашют

там где меня мой ангел оставляет

и всякий миг мне притчею бывает.

ХОР ДУРНЫХ НАСЛЕДСТВЕННЫХ ПРИЗНАКОВ (ДНП):

Гой!

Куда ты, молодец, летишь?

Гляди, оступишься ногой

и окаляешься другой,

а что получишь?

АВТОР

(тихо про себя):

Шиш.

(во весь голос):

И в самом деле все переменилось:

шиш получить теперь совсем не сложно.

ш – это мышь, шуршащий осторожно

с тоскливым и по бархату небес,

и – это труп веселый невозможно,

растекшийся для пакибытия,

ш – это в рот ползущая змея.

ПУТЕШЕСТВЕННИК:

Куда перенестись, в какое время?

В растерянности я – о, фаустово бремя!

Приди, о, дева, на свиданье

Платоново припоминанье,

всех помыслов императрица.

Кто здесь?

ФЕЛИЦА:

Се аз, твоя Фелица.

Благодаря моим урокам

ты будешь есть ножом и вилкой.

Озри меня косматым оком,