Без музыки - [116]

Поезд без сигнала тронулся и медленно поплыл вдоль опустевшего перрона.

— Ради бога, ничего не говори, — крикнул он уже с подножки, — и ничему не верь! Я все тебе расскажу сам! Я напишу тебе!

Поезд пошел быстрее. Кто-то толкнул ее. Цветы выскользнули из рук, полетели вниз. Раздался чуть слышный хруст, белые головки астр упали по разные стороны тяжелого вздрагивающего рельса.

В конце перрона стояли двое. Один, широко расставив ноги, был высокого роста, шляпа чуть сбита на затылок, с потухшей сигаретой, прилипшей к нижней губе. Второй отчетливо сутулился, сквозь расстегнутый плащ проглядывал добротный костюм и галстук с булавкой.

— Заметил? — спросил первый.

— Подумал, что показалось.

Первый поправил шляпу, второй застегнул плащ.

— Глупо, — сказал первый и достал свежую сигарету. — Сорвался как угорелый.

— Блажь, — сказал второй и поднял воротник. — Углов-то знает?

— Не думаю, он бы помешал.

Не сговариваясь, они пошли вдоль опустевших путей.

Секретарем райкома партии Сидор Матвеич работал недавно. Через месяц, случись все благополучно, будет два года. По образованию Сидор Матвеич историк. После окончания института получил назначение в одну из школ города Луганска. Только успел принять дела, как его определили завучем. А уж через три месяца Сидора Матвеича знакомили с новыми людьми. И все пришлось начинать сначала. Область была крайне отдаленной, с кадрами хронический голод. Да и назначение было необычным — заместителем областного прокурора. К делам правовым и юридическим Сидор Матвеич не имел никакого отношения. Как писал позже он сам во всевозможных анкетах и автобиографиях, «в данном ведомстве я проработал двенадцать лет».

В родные пенаты Сидор Матвеич вернулся много позже. Жизнь потрепала изрядно, да и неприятностей искать не приходилось. Работал в обкоме — заведовал отделом, затем возглавлял управление культуры. А когда времени прошло достаточно и дни вчерашние представились в ином свете, как бывало уже не раз, Сидора Матвеича вновь вызвали и, как в годы двадцатилетней давности, с неизменным упорством сказали: «Надо». Луспекаев не отказался, не возразил, посчитал, что жизнь входит в разумное русло. Время не прошло даром. Он защитился, получил кандидатскую степень, имел несколько печатных работ по социологии, стал отцом шумного семейства (у него родились дочки-двойняшки). Менялся объем работ, менялись климатические пояса, и возраст тоже менялся. Отношение к собственному здоровью оставалось прежним — наплевательским. В повседневном настроении Луспекаев был переменчив, имел острый неожиданный ум и столь же неожиданный характер. Хвалил сотрудников скупо, допускал в разговоре иронию, любил озадачить неожиданным вопросом. Были у Луспекаева недруги, были и друзья. Народ окружающий относился к Сидору Матвеичу по-разному, но в чем не было недостатка, так это в уважении и непонимании. «Замечательный человек», — говорили одни. «Чего он хочет?» — спрашивали другие.

Так шло время. Совершались события сверхмасштабные и просто события, менялись люди. Во всем присутствовала своя закономерность, следуя которой двадцать седьмого октября в два часа дня Максим Углов оказался на приеме у первого секретаря райкома партии Сидора Матвеича Луспекаева.

Стол был главной принадлежностью кабинета, и входящий прежде всего видел этот стол, тяжелую лампу и белый плафон. Он стоял прямо посредине стола. Еще на столе были книги. Они лежали неровно, одна на одной и были похожи на развалины древних колонн.

Луспекаев не обратил внимания на шум открывающейся двери, не поднялся навстречу.

— Здравствуйте, — бросил он сухо, подхватывая книги с пола; торопливо листал их, потом так же небрежно кидал на одну из стоп. Книжная колоннада качалась, но не падала.

— Мы договорились в два, — прокашлял Луспекаев, не отрываясь от своего занятия. — А сейчас… В общем, вы не точны.

Председатель партийной комиссии уже был здесь, сидел в кресле сбоку, сохраняя на квадратном лице выражение непримиримости. Председатель мотнул бритой головой, что, видимо, должно было означать: «Здравствуйте, я вас заметил».

Наконец Луспекаев нашел то, что его интересовало, и уже осмысленно посмотрел на Максима. У Луспекаева все было внушительным: голова, нос, щеки и даже рот.

— Так это вы и есть Углов. Ну что ж, рад познакомиться. Садитесь.

У Сидора Матвеича сложилась странная манера вести разговор.

«Говорите», — ронял Луспекаев и смотрел прямо на человека, к которому относились его слова, и уже в течение всего рассказа взгляда своего не отводил. Кругом могли сидеть люди, на них Сидор Матвеич внимания не обращал. Недолюбливал, если говорящего перебивали, и уж совсем не терпел реплик.

Председатель провел ладонью по бритой голове, откашлялся и стал излагать суть дела. Максим не ко времени кашлянул и не очень уверенно сказал:

— Может быть, сначала я?

Сидор Матвеич на Углова не посмотрел, давая понять: в этом кабинете норму поведения определяет он.

Говорил председатель комиссии обстоятельно, и так же обстоятельно, под стать его словам, кивал своей круглой головой Сидор Матвеич. То, что рассказ председателя был по существу не нужен, Сидор Матвеич поймет очень скоро, и, как человек, загруженный работой, пожалеет о потерянном времени, однако виду не покажет. Секретарь райкома слишком много думал над этим делом: не дать ему высказаться, значит, испортить и без того неважнецкие отношения с комиссией старейшин.