Без музыки - [115]

Гречушкин заметил ее первым. Она возвращалась назад, разглядывая идущих навстречу, и почти не смотрела в сторону вагонов.

— Лада!!!

Она остановилась, продолжая смотреть на людской поток, хотела понять, не послышалось ли ей.

— Лада! — повторил он еще раз.

И тогда она обернулась, посмотрела не просто на вагон, а именно в его окно, хотя все остальные окна были также открыты.

— Я сейчас.

Они остановились у перронного ларька. На их счастье, ларек был закрыт, за стеклом торчал мятый лист бумаги: «Товару нет. Поехала на базу». Люди на секунду задерживались, читали объявление, пожимали плечами и бежали дальше.

— Надолго? — она губами трогала белые астры, завязанные в хрустящий целлофан.

— Кто знает, может, насовсем.

— А я?

Странно, ему никогда не приходило в голову, что две буквы, сложившиеся в таком сочетании, могут прозвучать почти как вызов.

— У нас было время ответить на этот вопрос. Кто виноват в нашем обоюдном молчании?

Еще каких-то десять минут, и этот человек уедет. Они так и не скажут друг другу чего-то обязательного. Кто он для нее? Это случилось прошлым летом. У Гречушкина оказался в порту знакомый капитан, их взяли на грузовой пароход. Они стояли у холодных перил, смотрели на лоснящуюся воду. Солнце грело нещадно, по палубе ходили татуированные матросы, они что-то чистили, перетаскивали оцинкованные ящики. Пассажиров матросы не замечали. Ходили они чуть раскачиваясь, лихо скатывались по отвесной лестнице в кубрик и так же лихо матерились. Смеялись матросы громко, смех вылетал через открытый люк и как горох прыгал по палубе: кха, кха!

Их разговор не был похож на объяснение, и все-таки Лада не может забыть его. Навстречу попадались прогулочные катера, в моду входила цыганщина, и на всех прогулочных катерах крутили Волшаниновых, Сличенко, Шишкова — весь театр «Ромэн», включая осветителей, — они тоже пели, но на особый лад, подражая Высоцкому.

Пароход все шел и шел, берега напоминали ранние картины Левитана. Здесь, на середине реки, было особенно тихо, будто вода глотала шум деревенских улиц, ругань пристаней. Попадались заводы; поначалу редко, потом все чаще и чаще, они маячили черными квадратами огудроненных крыш. Как ваньки-встаньки, прыгали на волнах рыбачьи лодчонки.

Они уже плыли второй день, а капитан даже не заговаривал об остановке. И вот тогда Гречушкин сказал:

«Этот пароход и эта река — мы с вами. Один из нас здесь, на палубе, а другой, — он прищурился и стал вглядываться в берег, — видите вон тот домишко-теремок? Это пристань, обычный дебаркадер. Так вот там я. Пароход идет, фырчит, все говорят: какой красивый пароход, вы только посмотрите, замечательный трехпалубный пароход. А пароходу наплевать на эти всплески и возгласы, он утомился, его машины просят отдыха. «Где же она, моя пристань? — думает пароход. — Все еду, еду, а конца не видно. Может, капитан с курса сбился, не знает, где к берегу пристать?» А пристань-теремок тоже вздыхает: «Вон их сколько воду бороздят, то с красной трубой, то с черной. Гуднул величаво, и дальше. Плывут пароходы мимо, причалить ни желают».

Так и мы с вами. Пристань ждет своего парохода, а пароход все мимо, мимо. Нужной пристани найти не может».

«Где же выход? Это может продолжаться бесконечно».

«Выход? — он засмеялся. — Ну что ж, река вспять не потечет, остановиться может, к зиме мороз крепчает. Берега как стояли, так и будут стоять».

«Но есть еще капитан и человек на пристани. Чего проще, взял лодку и навстречу поплыл. Ну а капитан, капитан командует — сменить курс».

…На световом табло вспыхнули цифры, и тут же диктор объявил:

— Граждане пассажиры, до отправления скорого поезда «Сибирь» остается пять минут.

Они так и не договорили. Тогда помешал капитан, теперь вот поезд уходит. Капитан был большим почитателем морской истории, пригласил их в салон посмотреть его коллекцию. В салоне пахло воском и смолистыми досками. Полстены занимал парус. Капитан уверял, что этот парус с корабля «Бигль», на котором плавал Дарвин. «Штурвальное колесо с крейсера «Варяг», — показывал капитан, и на лице его выступал тихий восторг. — Трубка, — говорил капитан и скреб шкиперскую бородку, — вы не поверите, личная трубка капитана Скотта. Помните, они шли к Северному полюсу, но их опередили норвежцы. Вся экспедиция погибла. Компас адмирала Нахимова…»

В тот раз они узнали уйму интересного. Возвратились домой и долго вспоминали о странном капитане, похожем на героев Грина, о татуированных матросах, которые изнывали от жары…

— Прощай, — вдруг сказал он и прижался губами к ее руке. — Не мучай себя домыслами. Наша беда в том, что мы боимся быть сами собой. В тот раз я был груб. Когда так много неудач, никак не хочется во всем винить себя.

— Ты помнишь наш пароход?

— Конечно, помню.

Он посмотрел на световое табло: оставалось две минуты.

— Помешал этот чертов капитан со своим карманным музеем. Глупо, мы столько знакомы, но я так и не сказал главного. Я люблю тебя. И знаешь почему?

Гречушкин торопился. Проводница махнула рукой:

— Молодой человек, уже объявили отправление.

— Увидев нас вместе, люди пожимали плечами. Я ни в чем тебя не виню. Наступает время, когда диктует разум. Ты сравнивала, и я не смел упрекать тебя. Наверное, мы невыносимо мудры, оттого и несчастны.