Без лица - [118]

— Что ж, скоро мы увидим каннибалов, — говорит Марчент Джонатану.

— На самом деле, фоце — земледельцы, — говорит Морган ученым голосом.

— Они вам так сказали? Держу пари, за нашей спиной они будут варить в котле собственных бабушек.

За подобными беседами несколько раз поднимается и садится солнце. Марчент пытается затеять игру в карты. Профессор подремывает в леденцово-полосатом шезлонге. Он проверял и беспокоился о нем, начиная с Дувра. Грегг взобрался в рубку и уселся перед ней. Он опирается спиной на деревянные доски обшивки и курит сигарету за сигаретой.

— Не слишком-то говорлив, а? — замечает Гиттенс на пятый день, дергая подбородком по направлению к крыше.

Марчент конфиденциально пододвигается поближе:

— В половине случаев он просто вас не слышит. Порвал барабанные перепонки в войну. В Бомонт-Хэмеле пришлось палить из восьмидюймовок на протяжении тридцати шести часов. Все потом неделю ни черта не слышали, а он так и остался. Все, что он слышит, — это какой-то свист.

— Свист?

— Свист падающего снаряда.

Гиттенс обеспокоен:

— Это как-то странно.

— Еще как странно. Сводит его с ума.

— Так вы были с ним во Франции?

— Был его ротным старшиной.

— И до сих пор вместе?

— Ну, — говорит Марчент, позволяя паузе максимально растянуться, — после того, как тебе приходится кое-что видеть и кое-что делать, единственные люди, с которыми можно говорить, — сами понимаете…

— Правда? То есть да. Конечно. Да. — Гиттенс размышляет об этом некоторое время. — А что именно?

— Ну, вы же понимаете. Война. Лично мне это трудно дается, но мистер Грегг, можно сказать, в своей стихии.

— Действительно…

Встревоженный Гиттенс нервно косится на крышу.

Поначалу река загружена, десятки таких же пароходиков бороздят ее вверх и вниз по течению, набитые товарами или людьми. У одного из них на крыше виден станковый пулемет, окруженный хмурыми солдатами в хаки. Однажды они проходят мимо туземного города, где узкие улицы петляют вокруг мечети, построенной из прессованных кирпичей. Постепенно путешествие становится монотонным. Один изгиб русла в точности похож на другой, как и оборка зеленых деревьев на обоих берегах.

Затем «Нелли» садится на мель, и вся команда вынуждена сталкивать судно в воду длинными деревянными шестами. Джонатан лежит в гамаке целую неделю или даже больше, слушает неровный рев мотора и пытается разобраться в том, что думает и чувствует. Не зная, что делать, он не делает ничего — подобно остальным. Постепенно время начинает самоорганизовываться во все менее понятные узоры.

Минуты перетекают в часы. Профессор спит. Грегг курит. Удивляться нечему, разве что самой стране. Джонатан ждет, когда же его проглотит высящийся над берегами лес. Когда он почувствует, что приближается к первобытному сердцу малоизвестного континента. Тем временем местность распахивается, расширяется небо, и листва на берегах редеет, сводясь к полоскам низкорослой акации. Поселений по берегам попадается меньше. Расстояния между европейскими торговыми постами увеличиваются, а туземные деревни уменьшаются в размерах и видимом богатстве. Единственный положительный момент в скучной жизни на корабле — чувство перемещения по прямой, спокойное движение от начала к некоему гарантированному концу. Мало-помалу и оно ослабевает, а линия воды разворачивает новое измерение — истинно незнакомый, непредугадываемый мир.

Они продолжают идти против течения по неожиданно узкому протоку, ширина которого чуть превышает двойную ширину «Нелли». Очевидно, что вскоре река перестанет быть судоходной. После заката они видят разрушенную пристань с деревянными опорами, торчащими вкось под опасными углами, как зубы, выступающие из общего ряда.

Берег за пристанью весьма оживлен. На звук корабельного мотора к воде приходят сотни оборванцев. Они тянут руки к белым людям и что-то кричат. За ними темноту подсвечивает зарево костров. Едкий запах древесного дыма и экскрементов забирается в ноздри к Джонатану.

Потерявший присутствие духа профессор отдает приказ бросать якорь у дальнего берега. Это не мешает нескольким туземцам броситься в реку и подплыть к «Нелли». Они пытаются забраться на борт. Судовая команда сбрасывает их обратно в воду. Они долго болтаются там, среди плавающего мусора. До тех пор, пока Грегг не стреляет из пистолета поверх голов.

— Где мы? — жалобно спрашивает Гиттенс.

— Б конце реки, — отвечает Морган.

Марчент сплевывает:

— Скорее, в конце света.

Ни у кого не возникает желания сойти на берег. Они проводят беспокойную ночь, по очереди стоя на карауле. Дважды их покой нарушает громкий треск, по словам Грегга — ружейные выстрелы. Следовательно, заключает он, там есть и другие белые. Никого эта новость особенно не радует.

Постепенно большинство наблюдателей уходит с берега. Ученым остается только вглядываться в темноту, прислушиваясь к шуму в ушах. Они не могут определить, сколько человек стоят там лагерем. Все, что профессор помнит об этом месте по предыдущим путешествиям, — это то, что здесь находится крошечный торговый пост, владелец которого однажды продал ему испорченную банку аргентинской тушенки.

Утром их глазам открывается странное зрелище. Торговый пост исчез, если, как съязвил Морган, он вообще когда-либо существовал. На его месте — руины большого сарая с металлической крышей; деревянный крест на фасаде позволяет предположить, что это церковь. Возле нее припаркованы два грузовика, их прицепы забиты огромными мотками кабеля, а вокруг на милю в каждом направлении — временный лагерь. Люди роятся повсюду, готовят еду, стирают, набирают воду или просто собираются в унылые кучки. Речной берег, насколько глаз хватает в обоих направлениях, лишен растительности. Все дрова собраны.