Без лица - [111]

Профессор предпочитает обсудить статью в «Ле Монд», тем самым заставляя Гиттенса уделить ему внимание. Однако тот продолжает постреливать в Стар улыбочками. А что, говорит он, почему бы нам не провести этот день вместе за осмотром достопримечательностей? Ему приходит в голову навестить музеи. «Как насчет Лувра?» «Превосходная идея», — говорит профессор.

И вот они в музее. Похоже, Гиттенс готовился к этому моменту всю свою жизнь. К тому, чтобы провести их по важнейшим местам Лувра. Он шагает от экспоната к экспонату, и глаза его затуманены любовью к славной западной цивилизации. Факты переплетаются с лирическими отступлениями, из которых непреложно вытекает, что он, Гиттенс, при других обстоятельствах мог бы стать художником Возрождения, ибо душа его наделена «сверкающей красотой». Что, в свою очередь, обеспечивает ему контакт с «высшим Я».

Все эти перлы адресованы Стар. Она выглядит польщенной. Джонатан мучается. Пока они гуляют по галереям, в его груди вновь поднимается паника прошлой ночи. Он плетется по Лувру вслед за Гиттенсом и Стар. Он начинает понимать, что угнетало его с момента пересечения границы Франции. Он здесь иностранец. Чужой. Даже будучи Джонатаном, он здесь чужой. А за этой страной есть другая, и в ней — еще одна столица с галереей, библиотеками, бульварами и зданиями с высокими потолками. От этой ужасающей мысли у него кружится голова.

Он чувствует себя плохо. Профессор уходит посмотреть египетские залы. Гиттенс берет Стар за локоть и ведет к обнаженным красавицам. Похоже, ему все сгодится: Венеры, девушки из гарема, нимфы, сыплющиеся из классических небес. Он надолго задерживается перед игривым Фрагонаром — сплошь светлые волосы и розовая плоть в ямочках. Указывая на них, он наклоняется к уху Стар и начинает шептать что-то о «необузданной чувственности искусства». Джонатан, ищущий повода перехватить инициативу, решает, что момент как раз подходящий.

— Послушайте, Гиттенс, мне кажется, это… совсем не то…

— Не то? — надменно спрашивает Гиттенс. В его голосе презрение. — Что вы хотите сказать вашим «то»?

— Я хочу сказать… Мне кажется, джентльмены себя так не ведут.

— Ох, Джонни, — говорит Стар, — не будь таким английским.

Он? Английским? Джонатан замирает. Она сказала, что он… Ему нужно присесть. Комната вращается, водоворот закручивается все быстрее и быстрее, и он — в самом центре…

Придя в себя, он обнаруживает вокруг себя целую толпу. Стар, Гиттенс, служитель музея в униформе, неизвестный мужчина с прилизанными черными волосами и навощенными усами. Джонатан лежит на холодном мраморном полу. Кто-то расстегнул ему воротничок. Стар что-то быстро говорит на французском, собеседника Джонатан не видит. Гиттенс смотрит на него с выражением искренней обеспокоенности:

— Вы в порядке, старина? У вас был какой-то приступ.

________________

Джонатан сидит на кровати, опираясь спиной на подушки у изголовья. Да, ему гораздо лучше. В значительной степени благодаря Стар, которая пришла навестить его. Ему приятно то, как она говорит о Гиттенсе.

— Господи, Джонни, он такой зануда! Говорит, и говорит, и говорит! Неудивительно, что ты упал в обморок. У меня самой был соблазн сделать это. Убежден, что он — великий знаток, болтает о технике мазка, а сам так и дышит мне в шею. Quelle horreur![199]

— В какой-то момент я подумал…

— Да как ты мог даже подумать… Посмотри-ка! Да ты же улыбаешься! Ты просто не можешь быть серьезно болен. На самом деле ты уже в порядке. Я права?

— Не знаю, что со мной было.

— Это все путешествие. Я их тоже ненавижу. Вся наша компания на Монпарнасе их ненавидит. И люди с бульвара Сен-Жермен тоже. Хотя, конечно, Ага Хан[200] или еще кто-нибудь всегда путешествуют по воздуху. Слушай, я сказала папе и доктору Гиттенсу, что нам обязательно нужно провести этот вечер вместе. Доктор Гиттенс… Он клянется, что знать не знал, будто мы друзья, а если бы он только знал, и все такое прочее… Я думаю, ему можно верить. В Париже это со многими происходит. С непривычки. Что-то вроде перевозбуждения.

Она покидает Джонатана, давая ему возможность одеться. Когда он повязывает галстук, Гиттенс просовывает голову в дверь и справляется о его здоровье. Они обмениваются несколькими репликами, и к концу беседы Джонатан приходит к мысли, что просто неправильно понял Гиттенса. Насвистывая, Джонатан чистит щеткой пиджак и бережно кладет обручальное кольцо в левый боковой карман. Он чувствует себя спокойным и готовым ко всему.

Стар, одетая потрясающе, ждет в вестибюле. На руках у нее браслеты фоце. Волосы обрамляют лицо, как на рекламной картинке. Она говорит: «Сегодня, Джонни, у нас будет волшебный вечер». Такси везет их мимо ряда оживленных уличных кафе вверх по холму, по направлению к Монмартру. Здесь Париж неожиданно многолюден: торговцы сигаретами, велосипедисты, элегантные дамы, несущие маленьких собачек, горожане всех видов, спешащие по улицам. Этот город не имеет ничего общего с решеткой из пустых переулков, по которым он шел прошлой ночью. Париж переполнен. В нем бурлит жизнь.

Стар просит водителя высадить их на углу и ведет Джонатана по улочке к двери, украшенной красными бумажными фонариками. Через занавеску из бусин они проходят в темный зал с низким потолком. За стойкой мужчины с косичками, одетые в белые куртки с высоким воротом, режут овощи и кидают их на чугунные сковородки. Здесь очень дымно и очень шумно. Столы в полумраке жмутся друг к другу. Джонатан впервые в китайском ресторане.