Без дорог - [6]

Бурду с чуть заметным наваром черпали из ведра кружками. В ней размачивали каленые, твердые, как камень, сухари и, смакуя, ели. Когда желудок наливался водой и появлялось ощущение наподобие сытости «на третье» закусывали сахарком. Кто не чувствовал насыщения, тот пополнялся кипятком с заваркой чаги[21]. Чай давно кончился.

Ели молча без шуток и смеха, а Семы все не было. Рядом с его пустой кружкой стояла принесенная банка с остатками молока, а на ней лежал сухарь с куском сахара. Птахов, сидя под пологом на раскладушке, вычислял высоты в барожурнале и, не торопясь, между делом, поглощал свою порцию ужина.

Неслышно ступая по песку, наконец появился из темноты Сема. Он шел, заложив руки в карманы протертых до дыр ватных брюк. Во рту небрежно торчала папироска. Рукава накинутой на плечи кожанки свободно болтались. Под ней виднелась ковбойка в синюю и красную клетку с расстегнутым воротом. Держался он нарочито непринужденно. Но при кажущемся спокойствии, избегая пристальных взглядов товарищей, Сема не мог скрыть внутреннего волнения. Его руки слегка дрожали, когда он из закопченого чайника наливал в банку со сгущенным молоком заваренную чагу. Обмакнув сухарь, Сема подсел к Птахову на кровать.

— Э-эх, ты, шляпа! Говорил тебе, что неприкосновенный запас на людях не надо трогать, — прошипел ему в ухо Птахов и, повернувшись спиною к Семе, снова погрузился в вычисления.

— А что? Я свое ем. За неприкосновенный запас мной деньги уплачены. Он нам выдан. Как хотим, так им и распоряжаемся, — во всеуслышание заявил Сема.

— Дурак! — резко оборвал его Птахов и с досадой заерзал на походной кровати.

Сам Птахов тоже давно понемногу поедал свои неприкосновенный запас, но делал это тайком от всех. Сему же всегда обзывал дураком, когда тот давал в чем-нибудь маху.

О том, что было в неприкосновенном запасе, проводники и рабочие знали смутно. Иногда Сема угощал их душистыми папиросами «Норд». Или вдруг чай оказывался забеленным сгущенным молоком, или появлялся толстый полярный шоколад в серебристой обертке. Его тогда делили поровну, и каждый получал свою долю. А однажды после перетаскивания пыжа через мелкий перекат по пояс в холодной воде каждому было поднесено по полстопки крепкого коньяка. Продрогшие люди согрелись и не заболели. Но такие приятные сюрпризы случались редко. Все особенно любили рагу из сухих овощей и компот из сухих, но не раз подмоченных фруктов.

Теперь же, когда наступила голодовка, запрещение расходовать скрытый от всех в личном имуществе неприкосновенный запас казалось Семе особенно жестоким, оно никак не укладывалось у него в голове.

От костра послышался неуверенный голос Марка:

— Нам бы, товарищи начальники, за олениной к Ларга-Ягу послать кого-нибудь надо! Вечор со стороны Сёрчея выстрелы слышали! Там его пастбище. Смотрите, от собак одна кожа да кости остались, мышей ловить перестали, одни ягоды лопают.

— За олениной идти — значит день, два терять. Да еще найдете ли?! Последний пароход из Кун может уйти. Нам зимовать не положено и опаздывать на него нельзя, — отозвался Птахов.

— А зачем ходоков ждать? Мы потихоньку сплавляться будем, а они нас всегда на оленях догонят и перегонят. У Кома-вош обязательно встретимся.

— Так, пожалуй, можно. А кто пойдет? — согласился Птахов.

— Меж себя, стариков, жребий кинем. А из вас либо вам, либо Семену придется…

— Я не пойду, — наотрез отказался Птахов. — Пока сплывать будем, все вычисления закончу, а Семка из своих грязных блокнотов и после начисто все переписать может.

— Я готов! — не раздумывая ответил Сеня и, размахнувшись, бросил в темноту пустую банку.

Притихшая молодежь оживилась. В Семину засаленную кепку каждый положил свой приметный камешек, а маленький Рома должен был вытащить и отгадать чей. Запустив руку, он вытащил длинный, похожий на рыбу камень и показал на Ивана-Щуку. Все засмеялись — он угадал, камень был Ивана. Более подходящего ходока подобрать было трудно. Иван знал все озера и отлично ориентировался в тундре.

— Я, так я, — охотно согласился Иван. — Пойдем, Сема, спозаранку. Припаси «неприкосновенного» денька на три, да прихвати ружье с патронами. Авось да небось, что-либо повстречается.

— Если раньше нас к устью Юр-Яги сплавитесь, то под столбом в банке записку оставьте. На Лае должны обязательно встретиться, — сказал Птахову Сема.

— Ну а теперь, ребята, спать, — скомандовал Марк и, завернувшись в совик[22], надетый поверх малицы, полез в узкий проход большой и просторной палатки. Он был самым старым в отряде и всех называл ребятами.

Костер опустел. Сидя на еловых лапах и подперев руками голову, дремал дежурный. Сема докурил папироску, бросил окурок в огонь и залез в спальный мешок.

Рядом с Птаховым на кровати лежала открытая полевая сумка. Из нее, поблескивая в тусклом отсвете костра, торчала серебряная обертка шоколада. Сема отвернулся от ее неприятного блеска, шумно зевнул и вскоре крепко заснул.

* * *

Ветер быстро гнал на юг тяжелые, низкие, мрачные облака. В безжизненной побурелой лесотундре вихрем крутились столбы мелкого, как туман, дождя. На высоком правом берегу реки Лаи, в устье Юр-Яги, был врыт массивный деревянный столб — астрономический пункт. Столб поблескивал неживой белизной. Около него раздувалась от ветра с почерневшим от дождя пологом палатка. Голо, ветрено, неуютно было на высоком косогоре, но астрономам нужны далекие горизонты и огромный чистый звездный купол небесного свода.