Без дорог - [27]
— Трудно с ними было тебе работать? — спросил меня Федор Иванович, когда захлопнулась дверь.
Я покачал головой и в раздумье ответил:
— Разве что в первые дни…
— Скажи ты, как получилось!.. Оказался «мал золотник, да дорог»!
НОЧЕВКА НА ЩЕЛКУЧЕМ
До середины тридцатых годов нашего столетия Горная Шория и Ойротия славились прекрасными лесами и пушным промыслом. Но в первые годы второй пятилетки леса были вырублены и спущены вниз молевым сплавом к предгорьям. Порубке лесов предшествовали аэрофотосъемочные и топографические работы, которые положили начало современному изучению географии и истории этого края.
Стало известно, что во многих названиях гор, рек, озер и населенных пунктов до настоящего времени сохранились корни древнего монгольского языка. В некоторых местах — по долинам рек и на горных перевалах — уцелели глубокие колеи дорог. Видимо, в давние времена здесь пролегали пути постоянной связи хакасов и ойротов с Монголией и Китаем. Хакасы и ойроты сами являются ветвями монгольского народа. Они освоили эти земли много веков назад, еще до нашествия Чингис-хана, перевалив с юго-востока через горы в районе городка Уланком и озер — Убсу-Нур, Улан-Нур и Ачиту-Нур.
В этих местах, пробираясь к Телецкому озеру и к отрогам Чулышианского хребта, прокладывал высотные ходы и дешифрировал аэрофотоснимки топографический отряд техника Галкина. После обычных трудов к исходу ясного осеннего дня отряд остановился на ночлег в долине небольшого ручья Щекучего. Лагерь расположился на ровной каменистой площадке между двумя скалистыми утесами.
Рабочие-реечники укрепили на кольях брезентовый навес, поставили четырехместную палатку, подвесили лошадям — Рыжухе и Серому — торбы с овсом и разложили костер. Ойрот, охотник и проводник, ощипал и выпотрошил четырех небольших косачей, убитых между делом во время перехода.
Молодой, загоревший на горном солнце топограф Галкин тихо разговаривал с коренастым бородачом. Бородач стоял на высоком камне и, устремив взгляд вверх по ручью, рассеянно отвечал на его вопросы, о чем-то думая.
Его частенько встречали топографы, охотники и лесорубы то на севере, то на юге Ойротии и прозвали Дядей. Говорят, раньше он был где-то учителем, но в последние годы стал краеведом и бродит по горам до поздней осени в поисках останков материальной культуры древних народов. Он был случайным гостем в отряде.
Одежда Дяди, в полную противоположность новому кожаному щеголеватому костюму топографа, выглядела неказисто. Бородач носил очень своеобразный «альпинистский» наряд из больших и малых кусков разноцветных кож и материй, нашитых на домотканную сермягу, напоминающую лоскутное одеяло. От постоянного хождения по кустам и лесу кожаные заплаты на коленях почти протерлись, посерели и напоминали обитые носы детских ботинок. Шапка, наподобие летного шлема, была покрыта капюшоном накомарника с «личиной» — сеткой из конского волоса. Куртку заменял залатанный жилет, подбитый теплой оленьей шкурой, — он был надет поверх шерстяного свитера.
Столь теплое одеяние никак не соответствовало ясному и теплому дню, но Дядя, видимо следуя поговорке «жар костей не ломит», предпочитал все носить на себе, чем таскать в вещевом мешке. Встретясь с этим человеком не в тайге или в горах, а на станции или в городке, его можно было принять за нищего.
Наступали тихие, необыкновенно прозрачные сумерки. Такие вечера бывают только в предгорьях Ойротии перед наступлением ночных заморозков. Рабочие натаскали сухого валежника, разожгли большой костер и, отдыхая, грелись в ожидании ужина.
Топограф Галкин уселся под навес брезента и в свете костра подсчитывал итоги дневного продвига. Потрепанные страницы журналов пестрели красными пятнами от раздавленных комаров и мошки. Мошка и теперь не давала спокойно работать — делать подсчеты углов, расстояний и превышений[75]. Проклиная ее и чертыхаясь, Галкин отмахивался от мошкары и клал около себя дымокур. Журналы и аэрофотоснимки были самым дорогим достоянием отряда.
— Эй, Дядя! Какой день завтра будет? — спросил один из рабочих.
Дядя усмехнулся, соскользнул с камня, поглядел на еще синее небо, на горы, освещенные багряным отблеском зари, и подошел к огню, протягивая озябшие руки.
— У меня костей и поясницы не ломит. Без перемен — ночью мороз, а днем будет ясно и жарко. Нехорошее место для ночлега выбрали. Молодо-зелено! — закончил он, кивнув в сторону топографа, который недоуменно поглядел на него и снова углубился в свои вычисления.
— Не любитель я гор и особенно пиков островерхих, ледников и снежников. Их красота хороша только издали. Там наверху ослепительно светло, голо и ветрено. На иную вершину люди лезут, лезут, а когда до нее доберутся, то и сами не понимают, зачем с таким трудом туда лезли. И кому от этого польза или корысть какая? Чем выше я забираюсь, тем тоскливее на сердце — леса далеко позади остаются, кустарники и те пропадают. Кругом только мхи, лишайники да маки разных цветов под синевато-фиолетовым, почти всегда. безоблачным небом. И нет ни жилья, ни людей. Какая это красота? Разве для демонов только? Но чудней всего натура наша человеческая — все-то ей [знать нужно. Живет человек в долине у речки, в деревушке или в городке, а ему обязательно в горы хочется, А в горы придет — на равнину, обратно к людям потянет.
