Без четвертой стены - [123]

— Егор Егорович, нашла коса…

Лежнев без церемоний, как врач, выслушивал, расспрашивал, не менторствуя давал наказы.

— Множество мизансцен, учти, создает нагромождение. Актеры будут чувствовать себя как в тесной комнате у тещи на именинах. Изюмов играет роль героическую?

— Да.

— Мы разучились играть героев. Тем более современных. Совет: освободи его от бытовизма, отними у него эти бесконечные «однако». Трафарет. Пусть не боится открытого темперамента. Ему можно. Шинкаревой как раз не давай играть героиню, хотя именно она это умеет делать хорошо. По роли она врач. Пусть врач будет скромным, незаметным. И операцию на снегу пусть делает со страху, а не как завзятый многоопытный хирург. Боже упаси! Испугалась, что человек умрет, и сделала. А уж судить — герой она или не герой — предоставь зрителю. И еще: поменьше Сусаниных, которые чуть что, так «чу-у-уют пра-авду». И без этого пафос вещи не оскудеет. Давай!

И он наигранно снисходительно, затаив в кривой губе улыбку, гладил Красновидова по затылку.

— Смелого пуля боится, смелого штык не берет. Но если что, приходи. Слышишь?

Репетиции шли параллельно. На студийной сцене Роман Изюмов доводил первый акт, а второй Красновидов репетировал на сцене театра. Валдаеву перед каждой репетицией приходилось ломать голову, как распределить актеров на две точки. Выкраивал отдельные сцены, эпизоды. У подъезда театра постоянно дежурил взятый напрокат автобус, который перевозил артистов из театра в студию и обратно.

Репетиции «Маскарада» не были отменены, но проводились вечерами, когда Шинкарева и Валдаев, он репетировал Казарина, были свободны от спектаклей.

Через неделю Изюмов закончил работу над первой частью, и все хозяйство «Первопроходцев» обосновалось в театре. Осваивали костюмы, обнашивали, истрепывали новенькие рабочие куртки, штормовки, робы, в которые были одеты почти все исполнители.

Красновидов похудел, осунулся, часто хватался за поясницу. Сон почти не приходил, и ночами, чтобы не огорчать Ксюшу, он мучительно, терпеливо, не двигаясь, с закрытыми глазами притворялся спящим. Но Ксюша чувствовала. И огорчалась. И терпеливо молчала. Понимала состояние Олега, знала по себе, как трудно перед премьерой позволять себе роскошь — спать.

…Первый прогон. При ярком свете прожекторов на сцене буровая вышка, ажурная, строгих, технически естественных форм, уходящая ввысь к колосникам. На заднике дремучий таежный массив, наседающий на маленький пятачок опушки, где расположилось хозяйство бригады буровиков. Щемящая сердце музыка, сквозь мотив прорывается шум леса, хлюп падающих капель дождя. У балка стоят люди, среди них Изюмов — начальник буровой, уставший, нервный, простуженный. Идет далеко не мирный разговор: еще одна скважина пробурена впустую, нефти нет, надо свертывать работы. Куда теперь? Среди буровиков разлад, появились нытики. «Начбур, тебе решать…»

Прогон шел трудно. Из-за технических накладок. Они нервировали актеров, мешали сосредоточиться. Красновидов останавливал репетицию, устраняли неполадки и начинали все сызнова. И потому первый прогон длился целых пять часов!

В паузе между действиями Ермолина, возбужденная, подняв руку в перстнях, произнесла:

— Простите, что отвлекаю. Хотите весть?.. Сестра письмо прислала. Бесноватый-то ваш…

— Это кто же бесноватый? — спросил Уфиркин.

— Господи, да Стругацкий, Паша Стругацкий, анафема. Нашел приют под крышей русского драматического театра в Прибалтике. Каков хлыщ? Уж и пьеску выхлопотал, и в план вставлен. Слыхано ли?

— Вполне закономерно, — угрюмо, точно самому себе, обронил Валдаев.

— Ты в уме, Виктор Иванович? Ермолина затряслась от возмущения.

— Напакостил здесь, пошел туда — и скатертью ему дорожка?

Лежнев буркнул:

— В доме повешенного не говорят о веревке.

Красновидов приказал начать второе действие и не отвлекаться.

Генеральные шли без зрителей. Дирекция театра разрешила присутствовать представителям горкома партии, аппарату отдела культуры и Управления культуры из области. Несколько человек из «Главгеологии» и «Главнефтегаза».

Корреспондентам, фотографам, театральным рецензентам, намеревавшимся заготовить для печати хотя бы «болванки» будущих статей, доступ на генеральную был воспрещен. Этих Федор Илларионович Борисоглебский взял на себя: нечего, дескать, предвосхищать события. Спектакль основную проверку проходит на публике, с него рождается первое его дыхание. Вот, мол, и приходите, милости просим.

Борисоглебский разослал афиши со своими автографами в поселки и таежные закутки, где побывала экспедиция. В знак памяти. Ну и, быть может, кто-нибудь расстарается, выберется на денек в Крутогорск.

После пятой генеральной Красновидов объявил артподготовку.

На последней репетиции Ксюша, отыгравши роль, переоделась, пришла за Красновидовым и почти силком, взяв его под руку, отвела домой.

— Артподготовка, — значит, артподготовка, — строго сказала она дома, снимая с него пыльник и шляпу, — это касается и тебя.

Красновидов с неподдельной грустью сказал:

— Только не меня, милая Ксюша… Каждому свое. Нам, актерам, предстоит начинать, я, режиссер, уже закончил. Все что мог сделал, теперь это ваше.