Без четвертой стены - [122]

— Погибло дело, — невнятно сказал Красновидов. — Тебе не повезло, Ксюша, это видел только я один.

Ксюшу сокрушало его горе, ей было невыносимо больно за Олега. В безысходности она повторяла только:

— Ты склеишь, ты склеишь…

Красновидов безвольно качал головой.

— Мечту не склеишь, Ксюша… Я не подмастерье. Мечта — вдохновенье. Попробуй склей его.

Они сидели за столом друг против друга, заканчивали сценарий. Красновидов правил, проверял, как текст ложится на исполнителей, Борисоглебский писал. Размашисто, неразборчиво, крупным почерком. Скакал от сцены к сцене, от темы к теме и, порой казалось, запутывался совершенно, не зная, где начало, где конец.

Работал он с частыми перерывами, отвлекался, переходил на посторонние житейские разговоры, потом вдруг, словно с цени срывался, с жаром набрасывался на рукопись.

Сетовал на свое писательство:

— Почему всегда так тррудно? Каждый раз ссадишься за новую вещь — и как дошколенок. Белый лист страшит, рручка трясется, в душе сумятица, и ты ссовершенно ничего не умеешь. Вещь рождается без кожи, ничем не защищенная, всяк ее может рраздолбать, поставить под вопрос, а то и просто стереть в порошок.

Он задыхался от возбуждения, в горле у него клокотало, как у заядлого курильщика, он прокашливался.

— У нас ведь, друг, в Сибири аналогичная история. Покуда мы ррыскали в поисках газа, ссверлили без устали земную твердь, держались исключительно на вере, на интуиции. Нас вместо поддержки костыляли со всех сторон: хватит пускать мыльные пузыри, рразбазаривать миллионы — второго Баку не откроете. Песню сложили, черрти, про буровиков:

Раз без газу — закрывай заразу,

Успокойте буйный раж:

Газу нет, один метраж.

А?! Вот ведь, дьяволы, что поют. Теперь и с нефтью то же самое. Зудят, злопыхают, матерят. А она есть, нефть-то, уже есть! Дело за тоннажем, за промышленным количеством. Будет! И тогда эти же зудилы-матерщинники начнут поливать нас не матом, а елеем с патокой: да здравствует, урра, даешь второй Баку. Вот ведь как, Олег. Так что трудись и верь, со мной не пропадешь.

Он усаживался за стол и вновь принимался за сценарий. Работали в спорах. Порой гладко и образно написанное вянет и блёкнет, когда попадает в руки актера.

— Язык сцены имеет свои хитрости, — напоминал всякий раз Красновидов. — Актер любит недомолвки. Недосказанное автором — пища для актерского воображения. Намек, ремарка, легкий штрих актеру порой дороже многих самых убедительных слов.

— Не учи ученого.

Злился Борисоглебский. Делал паузу, набычивался, сопя, над столом. И жестоко марал, переписывал диалоги, целые сцены.

— Ну как? — спрашивал.

Красновидов мысленно проигрывал эту сцену, примеривая к исполнителям, говорил не очень убежденно:

— В таком виде, пожалуй, сыграют.

— Сатрап, — бурчал Борисоглебский, — нассильник. «Пожалуй»!

И бывало, принимался переписывать сцену в третий раз.

Действие первой части (спектакль задуман без антракта с одной световой паузой на музыке) проходит на буровой, установленной в районе Ржавого озера на болоте. По всем показателям этот куст — один из самых обнадеживающих. Ждут мощного выхода нефти. Скважина прошла уже отметку «2000 метров». Последние сотни метров проходки. Бригада бурильщиков работает ударными темпами. Напряженно. На карту ставится все. Здесь, у Ржавого озера, должны наконец распечатать кладовую, открыть нефтяное море, которое удивит весь мир… И в такие горячие дни, когда у вахтовых каждый из пяти был на вес золота (замены нет, доступ сюда далек и труден), помбура заныл. «Сорвалась нерва». Скулит, огрызается, всем недоволен. Собрались буровики на минуту в балке. Обсудили. Изгнали. Прибыл вертолет с новой вахтой — только помбура и видели. А буквально через неделю неожиданно одна из скважин выдала на-гора нефть. Огромной мощности фонтан едва успели приспособить в устье.

У авторов возник спор. Красновидов утверждал:

— Не нужна эта сцена с изгнанием помбура. Частность. Не типично.

Борисоглебский доказывал:

— Знаешь ли ты, ссколько сюда приехало за длинным рублем? Знаешь?

— Знаю.

— Нет, не знаешь. Текучесть у нас огромная, дорогой товарищ. Приедут, поноют: этого нет, в тайге не жизнь — каторга. Лучше меньше заработать, но не загибаться… Не частность, Олег, не единичность. Из-за этого срывались целые экспедиции, замораживалось бурение.

Красновидов согласился сцену изгнания оставить.

— Ты знаешь, меня тут брратцы но перу пытали, почему, мол, для театра пишешь, а называешь свой опус сценарием? Чем отличается, мол, он от кинематографического?

— И что же вы ответили? — поинтересовался Красновидов.

— Ответил: тем, что в нем отсутствует все кинематографическое. Сценарий, сказал, пишется для постановщика. Во всех подрробностях, все, что за кадром, то бишь за рамками сцены. Прравильно ответил?

— В общем, да.

Готовые куски сценария приносились на репетицию.

Считка. Разводка. Примерка на мизансцене. Обсуждение. Утвержденное фиксировалось. Все, что вызывало сомнение, возвращалось авторам на доработку.

И когда в середине марта сценарий был готов и распечатан по ролям, у Красновидова вчерне уже сложился весь спектакль: по сквозной, по образам, мизансценически. И все же чуть что — за советом к своему наставнику Лежневу.