Без аккомпанемента - [76]

Ватару позвонил поздно ночью, двадцать третьего декабря, за день до Рождественского сочельника. Тетка уже давно ушла спать, а я сидела возле котацу и слушала, как тикают стенные часы.

Когда прозвенел телефон, я тут же выскочила из-под котацу и впопыхах схватила трубку, не дожидаясь, пока закончится трель третьего звонка. В трубке раздался короткий гудок и послышался звук падающей монеты. Вслед за этим раздалось раскатистое шипение, похожее на пенный морской прибой.

— Алло? — сказала я. — Ватару-сан? Это ты?

Одна за одной провалились еще несколько монет. Звук падающих монеток перемежался глухими щелчками, как-будто связь ненадолго прерывалась. Голос Ватару прорезался лишь после трех-четырех монеток.

— Я не взял свою записную книжку, — начал он без всяких предисловий, — но мне достаточно того, что я помню твой номер телефона. Кёко. Давно не виделись. Как ты там?

— Ты где? — Мое сердце бешено колотилось. Не остановилось бы, испугалась я, и еще крепче сжала телефонную трубку.

— Я у моря, — сказал Ватару. Его голос звучал тихо, но твердо.

— У моря? У какого моря? Пожалуйста, скажи. Все так волнуются. И Сэцуко-сан…

— Мне до них нет никакого дела. Сейчас я хочу говорить только с тобой.

— Ты далеко? С автомата звонишь? Я слышу, как монетки падают.

— Я мелочи набрал, сколько смог. Но все равно долго говорить не получится. Если я все истрачу, то разменивать тут негде.

— Ватару-сан, — сказала я, всеми силами стараясь сдерживать предательскую хрипотцу от подкатывающих к горлу слез. — Как я волновалась…

Какое-то время мы молчали. В трубке снова послышался звук, напоминающий пенные волны.

— Я хотел рассказать кое-что, только тебе, — сказал Ватару. — Для этого и звоню.

— Я уже ничего не хочу знать, — рыдая, ответила я. Слезы полились ручьем, из носа стекало на верхнюю губу. С силой тряся головой, я старалась подобрать слова для того, что нельзя выразить словами.

— Дело в том, — продолжил Ватару, давая понять, что он не намерен реагировать ни на мой плач, ни на выкрики, — что убийство Эмы мы с Юноскэ задумали вместе.

Громко икнув, я прекратила плакать. Мне показалось, что в этот момент Ватару со вздохом горько усмехнулся.

— Только я никогда не относился к этой идее серьезно. Даже не думал, что это может произойти на самом деле. Просто пустая игра слов, игра мыслей… Но оказалось, что Юноскэ не играл. Я этого не понимал. Только в тот вечер, когда они с Эмой ушли из «Мубансо», у меня впервые появились смутные подозрения. Перед этим Юноскэ не говорил мне, что собирается куда-то пойти вместе с Эмой.

Монеты продолжали проваливаться в бездну автомата.

— Подожди секунду, — сказал мне Ватару и поочередно опустил в щель несколько новых монет. Я слушала, не произнося ни звука. Этот ненадежный телефонный провод был единственной нитью, связывавшей меня с Ватару. И если я буду говорить какие-то ненужные слова или проливать ненужные слезы, автомат методично съест всю мелочь, и эта нить вмиг разорвется.

Ватару продолжал:

— Так вот, когда они ушли из кафе, у меня возникло нехорошее предчувствие. Мне стало очень страшно. Но я сказал себе, что все это глупости, что этого просто не может произойти. Поэтому я и вызвался проводить тебя до дома твоей тети и не стал отказываться, когда она предложила зайти поужинать. Ужин, кстати, был очень вкусным. А тетушка твоя — очень хороший, приятный и искренний человек. Я тогда еще раз поймал себя на мысли, насколько счастливая у тебя жизнь. Жаль только, что есть я ничего не мог, хоть твоя тетя столько всего наготовила.

Я тихонько шмыгнула носом. Ватару слегка прокашлялся.

— В девять часов мы с тобой расстались и я вернулся в чайный домик. Там был Юноскэ. Он был очень бледен. Набивал вещами дорожную сумку. Я сразу понял, что с ним что-то не так. Но прежде чем я приступил с расспросами, он сам признался, что убил Эму. После этого вышел из дома и пропал. Где-то с полчаса я находился в полной прострации, не соображая, что к чему. Когда, наконец, пришел в себя, было уже около одиннадцати. В этот момент я понял, что забыл спросить у Юноскэ, куда он направляется. Я выбежал из дома и помчался на вокзал. Юноскэ нигде не было видно. В голове у меня царил полный хаос. Я даже не помню, в какой поезд я вскочил. Но в какой-то вскочил. На следующее утро я оказался в Аомори, лежал в зале ожидания на станции. Денег оставалось мало, и поехать куда-то еще я не мог. Просто лежал там и думал о разных вещах… Кёко, — неожиданно произнес он мое имя, — я действительно о многом думал. О себе, о Юноскэ, о том пути, который мы с ним вместе прошли, и о тебе я тоже думал… Я был абсолютно спокоен. Наверное, таким спокойным я не был никогда в жизни. И я решил, что возьму на себя преступление Юноскэ. Ведь его преступление, оно и мое тоже. Правда? Если бы не я, он не убил бы Эму. Ему незачем было бы убивать.

— Поэтому ты наврал? — тихим голосом спросила я. — Если ты так хотел спасти Юноскэ, то почему не рассказал полиции о ваших с ним особенных отношениях? Они бы узнали истинные мотивы, и, может быть, его вина стала менее тяжкой.

— Для него это не будет спасением. Мы даже под пытками никогда не рассказали бы людям правду. И скорее убили бы себя, если бы не рассказать было нельзя. Такие уж у нас были отношения, такая у нас с ним судьба.