Без аккомпанемента - [79]

— А ты с Юноскэ… после этого..?

— Нет, не встречалась ни разу. Но иногда писала ему письма. И он мне отвечал. Но все письма — что мои, что его — сплошь состояли из одних воспоминаний о Ватару. Я бы хотела с ним встретиться. Очень. Но как тебе сказать. Может быть, нам лучше не встречаться. У меня есть его адрес. Если… ты хочешь с ним связаться, я могу дать. Хочешь?

Я ответила ей неопределенной улыбкой, но адрес не попросила. Лишь в мыслях пожелала счастья Юноскэ, сумевшему зачеркнуть свое прошлое и начать новую жизнь.

Не нужно ничего говорить, подумала я. Незачем ворошить прошлое. Наоборот, если я промолчу, то жизнь Сэцуко на все оставшиеся годы будет наполнена ласковым теплом. Она будет красиво стареть, превращаться в самую обычную счастливую мамашу, которая сует нос сначала в учебные, а потом и в сердечные дела своих чад, да иногда поругивается с мужем. А потом, еще через десять-пятнадцать лет, станет обыкновенной бабушкой и будет фотографироваться в обнимку с внуками, щуря глаза от яркого солнца. Разве хватит у меня смелости просто так, без какой-либо надобности рассказать человеку, который собирается прожить такую жизнь, о том, что в точности произошло на самом деле, всего лишь по той причине, что это на самом деле произошло?

Какой бы трагической ни была правда, с течением времени она обязательно поблекнет. А все поблекшие воспоминания, заключенные в оболочку памяти, лежа без движения, когда-нибудь начинают обретать новые краски. Как говорила сама Сэцуко, она сумела принять и достойно пережить это испытание. И сейчас она совсем не хотела, чтобы я начала выкапывать наружу истинные события прошлого. Все, что ей было нужно, — разделить со мной это прошлое, со временем изменившее свою форму настолько, что о нем уже можно было вспоминать без боли.

Не нужно говорить, снова с уверенностью подумала я. И оттого, что я так подумала, я наполнилась какой-то пустой, бессмысленной радостью, потому что еще раз доказала себе, что было время, когда мы с Ватару были друг для друга самыми близкими людьми на свете.

— Ты надолго в Сэндай? — спросила Сэцуко.

— Завтра после обеда уже назад, — ответила я.

— Если хочешь, приходи завтра к нам в гости. С мужем познакомлю.

— Спасибо, — сказала я, — но, наверное, у меня не будет времени. Я еще хотела на кладбище зайти.

— К Ватару… на могилу?

— Да. И к Эме.

— Да, конечно, — на лице Сэцуко появилась печальная полуулыбка. — Я обязательно бываю у нее на хиган[47], зажигаю благовония.

— Эма, наверное, сердится, — сказала я. — Я так давно не была у нее на могиле. И потом…

— Что?

— Да нет, ничего, — уйдя от ответа, я отхлебнула из стакана. К глазам подкатили слезы. Эма. Эма… Как давно я не произносила это имя в присутствии других людей. Эма без сомнения была жертвой. Но одновременно с этим она была и героиней романа. Без нее никогда бы не начался тот роман, который связал Ватару, Юноскэ и меня, и никогда бы не закончился. Эма постоянно находилась в центре нашей причудливой маленькой драмы, и ей же выпала роль поспешно развернуть роман к его финалу.

— Если бы Эма-тян была жива, в будущем году ей тоже исполнилось бы сорок, — облокотившись на стойку и подперев рукой щеку, сказала Сэцуко. — Была бы сейчас милой, доброй домохозяйкой с кучей детишек.

— А, может быть, наоборот, стала бы деловой женщиной и колесила бы по всему миру. Или деятельной общественной активисткой. Выставлялась бы на выборы и легко в них побеждала.

Услышав это, Сэцуко рассмеялась. После этого, с влажными от слез глазами, мы еще долго пили коктейли и разговаривали об Эме, разговаривали о нас… Давно настала ночь, но наш поток времени все так же тек по направлению к прошлому.

Я вспомнила про тетку и про ее песика Могу. После того, как я, два раза провалив экзамены, наконец поступила в университет, зимой следующего года тетка каким-то удивительным образом вышла замуж за одного вдовствующего скрипача и переехала жить в Осаку. Могу она взяла с собой.

Говорили, что ее брак был счастливым, но на второй год замужества, зимой она скончалась от сердечной недостаточности. Могу поспешил последовать за своей хозяйкой и умер от старости летом того же года.

Было уже больше двух часов ночи, когда я поднялась со своего места. Хотела было расплатиться по счету, но Сэцуко отказалась брать деньги, сказав, чтобы я даже не думала об этом. Поблагодарив ее за любезность, я направилась к выходу из бара.

— Да, забыла спросить, — оглянулась я, — кафе «Мубансо» еще существует?

— Ты что, шутишь? — улыбнулась Сэцуко. — Давным-давно его уже нет. Наверное, лет десять как закрылось.

— И здания этого нет?

— Ага, как будто и не было вовсе. Там сейчас наверняка что-нибудь новое, сверкающее, с кучей магазинов и офисов. Поди узнай, где было «Мубансо»! И следа уже не осталось.

— Да, — кивнула я, — все меняется.

— Но, ты знаешь, в какой-то степени я даже рада, что его не стало. Правда ведь? Ну стояло бы оно так же, на том же месте, мне кажется, я каждый раз, заходя туда, с ума бы сходила от грусти.

Дойдя до двери бара, мы повернулись друг к другу лицом.

— Приятно было встретиться, — сказала Сэцуко.