Бей в точку - [11]

Выбор неочевиден. Если оставить его в живых, он сообщит Дэвиду Локано мое местонахождение, и тогда, чтобы не стать трупом, мне придется удариться в бега. А с другой стороны, они могут подумать, что я работаю в больнице из желания искупить вину перед своими жертвами.

Или что-то в этом роде.

— Сэр? — раздается тоненький голосок у меня за спиной.

Я оборачиваюсь. Мои студенты-медики. Два недоразумения в белых халатиках. Он и она. Это все, что я про них помню.

— Доброе утро, сэр.

— Какой я тебе «сэр»? — говорю. — По-твоему, я груши околачиваю? Идите проверьте лабораторные анализы.

Это простое распоряжение их явно озадачивает, но у одного из них находится ответ:

— Мы уже проверили.

— Тогда стойте здесь.

— Но...

— Извините, ребята. Вашим просвещением мы займемся позже.[21] Увидимся в семь тридцать, на общем собрании.

Не успеваю я сделать и трех шагов, как меня выдергивает по пейджеру Акфаль из интенсивной терапии. Набираю его.

— Есть свободная минутка? — раздается в трубке его голос.

Вместо того чтобы сразу ответить «нет», я спрашиваю:

— Что-то серьезное?

Вопрос глупый, в противном случае он бы меня не вызывал. Времени на болтовню у него нет.

— Мне нужна твоя помощь по поводу торакотомии.

Блин.

— Сейчас буду.

Я поворачиваюсь к своим студентам:

— Ребята, планы меняются. У дяди Акфаля есть для нас работка.

Мы направляемся к пожарной лестнице. Один из моих студентов нервно кивает в сторону палаты, откуда прозвучал код экстренной помощи:

— Разве это не наш пациент, сэр?

— Теперь уже Господа Бога.

Торакотомия — это когда ты втыкаешь больному заостренную трубочку в грудную клетку. Это делается, когда переизбыток крови — гноя, воздуха, чего угодно — в грудной клетке начинает сдавливать одно или оба легких, затрудняя дыхание. Тут главное не повредить ключевые органы — легкие, селезенку, печень, а также подреберную полость с ее важными артериями, венами и нервными узлами. (Изучите ребрышки, можете даже их сварить. А потом стравить.) А так задача несложная. При условии, что пациент лежит спокойно.

Чего в принципе не бывает. Вот почему нужен я. Хвастаться тут нечем, но одним медицинским навыком я владею почти в совершенстве — я об умении намертво фиксировать больного. Сейчас моим студентам предстоит увидеть нечто особенное: гений в действии.

Однако, войдя в палату интенсивной терапии, я с удивлением вижу, что больной лежит на боку, глаза открыты, язык высунут. Неужели умер, пока Акфаль со мной связывался? Проверяю сонную артерию — пульс нормальный, вот только никакой реакции с его стороны.

— И давно он такой? — спрашиваю.

Акфаль готовит процедурный стол, раскладывая на нем перевязочные материалы компании «Мартин-Уайтинг».

— Он всегда такой. Тяжелый инсульт шесть лет назад.[22]

— Тогда зачем мы тебе понадобились?

— Согласно медицинской карте, у него иногда случаются сильные судороги.

Я легонько постукиваю пальцем по глазному яблоку. Никакой реакции.

— Кто-то морочит тебе голову. Это манекен, хоть сейчас в витрину.

— Может быть, — соглашается он, высыпая на голубую скатерку дермагель в пилюлях. — Приготовились.

Я поднимаю изголовье, мои студенты фиксируют ноги больного, каждый свою. Я развязываю на больном халат, и тот соскальзывает до пояса, обнажая желеобразный торс человека, давно находящегося в коме.

Сделав йодистой губкой отметину в левой нижней части грудной клетки, Акфаль заносит над ней заостренную трубку. Я кладу руку поперек груди и предплечий больного и намертво прижимаю его к столу.

Акфаль вонзает меж ребер свое орудие. Больной издает вопль и лягает студентов с такой силой, что те отлетают к стене. Один из мониторов с грохотом летит на пол.

Но главное сделано — трубка вошла глубоко. Куда она вошла — это уже другой вопрос. То, что из нее брызжет, заливая Акфаля, который только сейчас хватает больничную утку, чтобы отвести в нее струю, похоже на темно-красное вино. Через несколько мгновений пульсация приходит в норму.

Больной, издав вздох, обмякает в моих руках.

— Ребята, вы в порядке? — спрашиваю.

— Да, сэр, — отвечают они хором с дрожью в голосе.

— Акфаль?

— Чудесно. Смотрите под ноги, а то вляпаетесь.

Когда мы втроем выходим из интенсивной терапии, нас останавливает парень — точь-в-точь наш пациент, только моложе и незомбированный.

— Как там мой отец? — спрашивает он.

— Лучше не бывает, — отвечаю я.

На пожарной лестнице, поднимаясь наверх, я спрашиваю:

— Вывод, ребята?

— НПР, — отвечают они в унисон.

— Точно.

Существует приказ: «Не проводить реанимацию». Как существует обращение больного: «Дайте мне, Христа ради, спокойно умереть».

Если бы врачи разъясняли все пациентам, а те подписывали соответствующую бумагу, это могло бы спасти американскую систему здравоохранения, которая тратит шестьдесят процентов своего бюджета на тех, кто уже никогда не выйдет из больницы.

Скажете, мы делаем за Костлявую ее работу? Так вот, сообщаю: Костлявая уже все сделала. Расхожее выражение «мозг умер» не следует понимать буквально. Оно всего лишь означает: мозговые процессы зашли так далеко, что мы имеем дело практически с трупом. Сердце еще бьется, но с таким же успехом оно могло бы лежать в ванночке с формальдегидом.