потому, что увидел казахскую степь, а потом —
свою маму — верблюдицу с распоротым животом,
перочинным младенцем на снег выползаешь ты,
шевеля губами неслыханной остроты:
«Говорит, горит и показывает Москва…»
Потому тебя и призвали в пожарные войска.
(из цикла «Приборы бытия»)
* * * *
Мне подарила одна маленькая воинственная страна
газовую плиту от фирмы «Неопалимая Купина»:
по бокам у нее — стереофонические колонки,
а в духовке — пепел, хрупкие кости, зубные коронки,
и теперь уже не докажешь, чья это вина.
Если строго по инструкции, то обычный омлет,
на такой плите готовится сорок пустынных лет:
всеми брошен и предан, безумный седой ребенок,
ты шагаешь на месте, чуешь, как подгорает свет
и суровый Голос кровоточит из колонок.
* * * *
Захару Прилепину
Файл стерпит больше, чем бумага,
под свист щербатых флейт —
везет призывника отцовская коняга,
а там, в Чечне — delete.
Подташнивает Збруеву Надежду,
а ей шестнадцатый минует год,
так сладко и тепло — внутри и между,
она поглаживает свой живот,
закуривает и глядит сердечно,
как сахар, — растворяется в толпе:
прощай, прощай, мой милый, бесконечно,
а дальше — БМП и tmp.
Проснулся после обеда, перечитывал Генри Миллера,
ну, ладно, ладно — Михаила Веллера,
думал о том, что жизнь — нагроможденье цитат,
что родственники убивают надежней киллера
и, сами не подозревая, гарантируют результат.
Заказчик известен, улики искать не надо,
только срок исполнения длинноват…
Как говорил Дон Карлеоне и писал Дон-Аминадо:
«Меня любили, и в этом я виноват…»
Заваривал чай, курил, искал сахарозаменитель,
нашел привезенный из Хорватии мед,
каждому человеку положен ангел-губитель,
в пределах квоты, а дальше — твой ход.
Шахматная доска тоже растет и ширится,
требует жертв, и не надо жалеть коня,
смотрел «Тайны Брейгеля», переключил на Штирлица:
он прикончил агента и вдруг увидел меня.
* * * *
Будто скороходы исполина -
раздвоилась ночь передо мной,
и лоснилась вся от гуталина,
в ожиданье щетки обувной.
Что еще придумать на дорожку:
выкрутить звезду на 200 ватт?
Не играют сапоги в гармошку,
просто в стельку пьяные стоят.
В них живут почетные херсонцы,
в них шумят нечетные дожди,
утром, на веранду вносят солнце
с самоварным краником в груди.
СТАРОЕ НОВОЕ КИНО
Главный герой покидает церковь в зеленом берете,
его невеста варит спагетти, принимает душ, спасает котят,
на четвертой минуте фильма — свадьба,
на девятой — рождаются дети,
близнецы, которые в следующей серии отомстят.
Револьверное дуло выглядывает из ширинки,
крупный план, нарезной ствол, пугающая темнота,
выстрел, визжат перекрашенные блондинки,
убийца впрыгивает в аэроплан: от винта!
Старые кино-злодеи человечнее новых,
правда, не тот размах, не так засекречен объект.
Главных героев уносит ветром,
чахнет песня в кустах терновых,
и любовь — пока еще основной спецэффект.
Хроники Нарнии, шизики Риддика, грязный Гарри,
Морфиус пьет таблетки, Ван Хельсинг нащупал дно…
Кадры мелькают в компьютерном перегаре,
и Фантомас не вернется в такое кино.
* * * *
И выпустил фотограф птичку
мои выклевывать глаза,
и слепота вошла в привычку —
ночные слушать голоса,
все эти колкости акаций,
взахлёб хохочущий песок,
и музыку из рестораций,
летящую наискосок,
шушуканье в татарском чане
шурпы, увитую плющом
беседку и твое молчанье,
еще молчанье и еще.
И эту рукопись в прибое
сожги и заново прочти.
Люблю тебя и слепну вдвое —
и мы невидимы почти.