Бестолочь - [18]

Я несколько раз повторил своё имя с жестами, указывающими то на себя, то на мужика. До мужика, похоже, дошло, что грабить, убивать или пороть его не будут. Странный чужак даже речи его не понимает и пытается пойти на контакт.

Мужик встал с колен, воровато оглянулся, а вдруг ещё кто есть по окрестностям, мои подельники или местные, и вякнул что-то вроде «Ойха».

– Ойха? – переспросил я.

– Ойха. Ойха… – завертел он головой из стороны, тыкая себя в грудь, наверное, у них такой жест согласия, подтверждения. Вот тебе и разница менталитета. У них тут что, вертеть головой – это жест согласия, а кивок головой означает несогласие?

– Вот что, Ойха. Проблем я тебе не принесу… По крайней мере, не хочу проблем, ни тебе ни себе, – буркнул я. – Есть я хочу и ночлег над головой. Понимаешь? – сопровождал я слова жестами с указанием на рот и крышу над головой, а после и вовсе начал тыкать в сторону лачуги. До Ойхи, кажись, дошло, судя по его расширившимся глазам. Он отчаянно закивал, что, похоже, совсем не знак согласия, и что-то быстро залопотал непонятное.

– Да не ссы ты! Денежку хочешь? – спросил я, меняя интонации с жёстких на мягкие, доставая медную монету. Я повертел монету в руках и перед лицом крестьянина. Потом взял не сопротивляющуюся руку ошалевшего от происходящего крестьянина и сунул монету ему. Взглянув на протянутую медную монету, крестьянин невольно робко улыбнулся, но быстро подавил в себе эмоции.

«Ну, ухмыляйся сердешный, главное к старосте не беги стучать! А то так гостей через какое-то время можно ждать, налоговиков по мою душу от вашего сеньора. А мне оно надо, не зная языка, с ними договариваться?! Так можно и до комнатной температуры моего тела договориться. Да, и вот что, сердечный… Не надо со мной шутить, ждать, пока я расслаблюсь, и устраивать мне гоп-стоп. Знаю, что тяжела крестьянская доля, но как бы не пришлось твоим родичам заупокойную заказывать. Если ты меня попытаешься травануть или с топориком за спиной маячить будешь, то моя совесть будет молчать…» – думал я, улыбаясь в ответ.

Что ни говори, но «руссо туристо – облико морале» всегда найдёт общий язык с местными жителями при помощи жестов, матерных и нескольких местных слов.

Однако при любом контакте с местными властями любого уровня мне на сочувствие к себе не надо рассчитывать. Одет в чуждую одежду и воинское снаряжение. Говорить не умею. Кто такой и откуда взялся, непонятно. Может, разбойник, может, наёмник, но для наёмника даже из других краёв странно не знать хоть по минимуму язык.

Вот что, посиди-ка, чужак, в тёмной, пока старшие с тобой не разберутся. А будешь сопротивляться, то топором по голове и делись награбленным. Сколько сидеть в тёмной и когда власти захотят разбираться с непонятным чужаком, вообще непредсказуемо, как непредсказуемо и то, что власти решат: на рудники, на ветку с верёвкой, прикрепить к земле, ободрав до нитки, или оставить гнить в тюрьме.

Если в современности полицейский заметит непонятного человека, то ли гастарбайтера с пистолетом, то ли бандита с волыной, то ситуация не будет другой, разве что, может, не убьют, если сопротивляться не будет. Посадят и депортируют, если, конечно, узнают, откуда человек и что за ним ничего из преступлений нет, кроме незаконного ношения оружия.

За мной уже есть преступления. Мародёрство, убийство непонятно кого, может, даже людей местной власти, так что ничего хорошего мне от встречи с властями не будет. Бежать в другой домен смысла нет. Наверняка тут есть свои территориальные границы, но без знания языка там ситуация просто повторится. Так что будешь ты, Ойхо, учить меня языку, сам того не зная. По крайней мере, я на это надеюсь.

– Ну, как понимаю, ты согласен. Веди уж в свои хоромы. Пошли, Ойхо… – замахал я рукой в сторону лачуги, и мужик чуть помедлил, закачал головой, подхватил вязанку и повёл меня к себе домой.

* * *

Ойха распинался перед мной, что-то постоянно лопотал на своём непонятном. Ну, я его понимаю. В дом зовет незваного гостя, что хуже татарина, а в доме не прибрано и сало закончилось, мыши с горя повесились.

Вблизи лачуга подтвердила свою недавнюю постройку наскоро. Торцы брёвен белеют свежими срубами, сами бревна ещё не усохлись, а сруб ещё будет просаживаться. Рядом с пристройкой слышно, как кудахтают куры. Ну, дай бог, чтобы вас не посетила лисица, хорёк или куница, всё-таки лес рядом…

Ойха открыл убогую косую дверь, закинул вовнутрь вязанку и зазывающе поманил в дом. Внутри пахло дымом и чем-то из съестного. Всё семейство стояло у стола и ждало старшего.

Ну, это по-нашему. Пока старший за стол не сел или из-за стола не встал, то надо ждать.

Внутри изба напоминала пятистенок, с той лишь разницей, что печки не было как таковой, а вторая комната, похоже, планировалась для скотины, которой у семейства пока не было. Заместо печки было костровище, обложенное камнями, с дыркой в крыше над ним. Наличие костра вместо печки в общем понятно. Ну некогда заниматься печкой, когда работы в поле хватает, да и в самом доме есть что подправить. К тому же рабочих мужских рук всего две пары. Вон, кстати, как на меня угрюмо и с затаённой злобой смотрит паренёк пастушок с едва проступающим пушком на щеках.