Бесспорное правосудие - [144]

Крик застрял в горле Октавии, что-то там сомкнулось. Вместо него она услышала какой-то писк и поняла, что это и есть ее голос. Спотыкаясь, Октавия вошла в хижину и рухнула на спальный мешок, она крутилась, билась, хватала и рвала ткань. Дыхание перехватило. Когда судорожный приступ закончился, она лежала в изнеможении, тяжело дыша и рыдая. Раздался голос Эша, и Октавия поняла, что он стоит над ней:

– Сам виноват. Не надо было приходить. Он должен был оставить меня в покое. Помоги мне его тащить. Он тяжелее, чем я думал.

– Нет, я не могу. Не хочу, – задыхаясь, проговорила Октавия.

Она услышала звук шагов и, повернув голову, увидела, как Эш снимает с полки несколько банок.

– Банки нужны, чтобы он пошел на дно, – сказал он. – Я взял самые тяжелые. Оттащу его отсюда по тропинке и столкну в камыши. Одежду уберу потом. Не волнуйся. Еды нам хватит.

Эш тащил мертвеца через хижину. Октавия закрыла глаза, но продолжала слышать тяжелое, натруженное дыхание, звук оттаскиваемого тела. У нее вдруг появилась сила действовать. Она быстро вскочила на ноги, бросилась к заводи и ступила в воду. Но Эш оказался быстрее. Едва она успела ощутить жгучий холод, как он цепким, сильным движением выдернул ее на берег. У Октавии не было силы сопротивляться, и он потащил девушку в хижину прямо по окровавленной земле. Там усадил ее, в полуобморочном состоянии, у стены и, сняв с себя ремень, скрутил ей за спиной и крепко стянул руки. Склонившись над мертвым Коли, он снял и с него ремень и связал ей ноги.

Неожиданно мягким, почти печальным голосом Эш произнес:

– Не надо было этого делать.

Теперь Октавия плакала, заливаясь слезами, как ребенок. Она слышала его затрудненное дыхание, когда он волочил по полу труп и, вытащив его из дома, поволок на тропинку среди камышей. Потом все затихло.

«Он вернется и убьет меня, – думала она. – Ведь я пыталась убежать. Этого он мне не простит. Я не могу рассчитывать ни на его жалость или любовь. Он меня не любит. И никогда не любил».

Эш крепко стянул ей запястья, но ей все-таки удалось пошевелить пальцами. Продолжая рыдать, она стала тереть мизинцем и средним пальцем правой руки кольцо; наконец она нашла точку опоры, и оно соскользнуло на пол. Удивительно, как избавление от такой маленькой вещи могло принести такое облегчение. Она освободилась не только от кольца.

Страх был как боль. После нескольких минут блаженного покоя он вновь опутал ее – еще сильнее и ужаснее. Она попыталась думать, составить какой-то план действий. Получится ли убедить Эша, что побежала она, повинуясь инстинкту, а так у нее и в мыслях не было бросить его, потому что она его любит и никогда не предаст? И понимала, что эта попытка обречена на провал. То, что она увидела, навсегда убило ее любовь. Раньше она жила в иллюзорном мире. Теперь же оказалась в реальном. Притворяться не получится, и он это понимает.

«У меня не выйдет даже умереть достойно, – думала она. – Я буду визжать и умолять, но на него это не произведет никакого впечатления. Он убьет меня, как убил Коли. И тело так же столкнет в воду, и там, в камышах, нас никогда не найдут. Там, под водой, я разбухну, буду источать зловоние, и никто не придет, никто не пожалеет. Я не буду больше существовать. Да я никогда и не существовала. Поэтому ему и удалось меня обмануть».

Время от времени она на короткое время отключалась. Потом услышала, как Эш возвращается. Он стоял, глядя на нее сверху вниз, и молчал.

– Пожалуйста, накинь на меня спальный мешок, – попросила Октавия. – Я совсем замерзла.

По-прежнему ничего не говоря, он поднял ее, посадил у каминной решетки и набросил сверху спальный мешок. И снова ушел. «Ему противно находиться рядом со мной, – подумала она. – А может, решает, как поступить – убить меня или оставить жить?»

Октавия пробовала молиться, но выученные в монастыре молитвы сейчас превращались в бессмысленный набор слов. И все же она помолилась о Коли: «Господи, даруй ему вечный покой, и да пребудет с ним свет». Ей казалось, что эти слова правильные. Но Коли не хотел вечного покоя. Он хотел жить. И она хочет жить.

Октавия не знала, сколько часов она так пролежала. Время шло. Сгустились сумерки, и Эш вернулся. Он вошел тихо, она лежала с закрытыми глазами, но ощущала его присутствие. Эш зажег три свечи, потом – газовую горелку, сварил кофе и разогрел фасоль. Подошел к ней, приподнял и стал кормить – ложку за ложкой. Октавия хотела сказать, что не голодна, но покорно жевала фасоль. Может, если она позволит кормить себя, в нем проснется жалость. Но он по-прежнему молчал. Когда свечи догорели, Эш забрался в спальный мешок, и вскоре Октавия услышала его ровное дыхание. В течение первого часа он беспокойно ворочался, что-то бормотал и один раз громко крикнул. Несколько раз за эту, казалось, бесконечную ночь она ненадолго проваливалась в сон. Но холод и боль в руках будили ее, и тогда она лежала и тихо плакала. Ей будто снова было восемь лет, когда она, проводя первую ночь в частной школе, плакала, скучая по матери. Эти безмолвные рыдания удивительным образом успокаивали.

Октавия проснулась с первыми лучами солнца. Первое, что она почувствовала, был страшный холод, мокрые брюки облепили ноги, стянутые руки болели. Эш уже встал. Он зажег свечу, и, когда склонился над ней, пламя на мгновение осветило его лицо – суровое и решительное, которое, ей казалось, она любила. На долю секунды в призрачном свете свечи это лицо вдруг обрело скорбное выражение. Он по-прежнему молчал.