Бессонница - [16]

А он выхватил у рыбака удочку, переломал ее на колене и швырнул вниз. Я отвернулся, чтобы не видеть, как его сейчас сбросят с моста в воду с моим чемоданом, и заплакал. Сквозь слезы вижу: идет навстречу мама под ручку с каким-то дядей, но я почувствовал, что и этот дядя - не тот, за которого она собирается замуж. Тут я услышал сзади шаги дяди Эдика и перестал плакать, а мама выдернула свою руку и что-то сказала этому человеку - он повернулся и стал переходить через дорогу на другую сторону. Мама подбежала ко мне:

- Каким образом он с тобой? - удивилась. И тут же: - Ладно! - Нагнулась и прошептала в ухо: - Ты не говори ему, что я твоя мама. Промолчи, будто не знаешь меня, а я потом все объясню... - И другим голосом спросила у подошедшего дяди Эдика: - Почему мальчик плачет?

Дядя не стал отвечать - засмеялся, обнял ее и стал целовать, а я отвернулся к мосту, но рыбака не увидел, и решил, что тот спрыгнул за удочкой.

- Почему... плачет!.. - опять повторила мама, уклоняясь от поцелуев, но все же не отталкивая дядю Эдика, и получалось, будто она подставляла под его губы то одну, то другую щеку. - Довольно, - сказала она хмурясь, заметив, что я смотрю неотрывно на нее. - Хватит! - и повела плечом так, что дядя чуть не упал.

Тем не менее, дядя был очень доволен собой и не заметил, как она его оттолкнула.

- Старик, - обратился он ко мне в самом что ни есть наилучшем настроении. - Давай эту бабу сводим в кабак. Тут рядом есть один... продолжал дядя Эдик, подмигивая мне. - На втором этаже, если найдутся места, очень хорошо будет, - сказал. - А в такое время места должны быть...

Через несколько минут мы сидели втроем за одним из столиков на плоской крыше какого-то сарая, может быть, даже гаража, скорее всего - бывшей столовой или пивной, но теперь это заведение называлось рестораном, внизу играла музыка; конечно, тут произведен был ремонт, но все равно чувствовалось, что здесь было раньше, и пахло собаками.

Дядя Эдик взял в руки меню, полистал его и передал мне.

- Тебе интересно будет в нем разобраться, - сказал, не сводя глаз с моей мамы.

Дядя хотел что-то ей сказать, но, видимо, не находил слов и молчал, только смотрел на нее восторженно, и она не вынесла его взгляда, пауза слишком затянулась, официант не подходил, и мама сказала вроде бы обычные слова, когда требуется что-то сказать, и она это сказала, и она - так сказала, но то, что она сказала, это, действительно, было так, и она произнесла эти слова изнутри, и лучше слов не надо было.

Я держал в руках меню, отпечатанное на глянцевой толстой бумаге, и, когда переворачивал страницу - на солнце она сверкала, так что больно было глазам.

Мама заметила, что можно пересесть за другой столик под зонт, но дядя решил:

- Не будем дд-д-дергаться, - начал заикаться, но справился с собой и продолжил, глядя на маму, а потом в небо: - Да, сегодня день... - едва выговорил: - Великолепный! - Но все же выговорил и еще раз повторил без запинки.

Тут подошла официантка, я передал дяде меню, но он не стал в него смотреть, а спросил у мамы:

- Будешь вино или водку?

- Вино.

- Какое? - начала выяснять официантка.

- У вас есть Бужоле?

- Нет.

- А Бордо?

- Извините.

- Зина! - посмотрел на нее с укоризной дядя, и тут же - официантке: Принесите ей стакан Изабеллы, что-нибудь подешевле, мне 150 грамм водки, а ему, - показал на меня, - тоже чего-нибудь...

Официантка повернулась ко мне:

- Что будете пить?

Первый раз в жизни ко мне так обратились - на "вы", именно в этот день, действительно, день был не из обыкновенных, это чувствовалось во всем, даже в этом, и я ответил:

- Водку.

Официантка будто не услышала.

- Чай, кофе, сок, минеральную воду? - перечисляет.

- В таком случае - ничего, - отвечаю.

Официантка пометила у себя в блокноте и еще спросила:

- Какие закуски?

- Павел, - сказал дядя мне, - ну ты что-нибудь выбрал? - и опять швырнул мне глянцевую бумагу.

Все смотрели на меня, и от этого я очень разволновался; долго не думая, ткнул пальцем и прочитал.

- Что? - удивилась официантка, а мама засмеялась.

Я повторил. Мама засмеялась громче, и люди, которые только что поднялись на крышу, мужчина и женщина, не зная причины, тоже нехотя улыбнулись; лишь дядя Эдик нахмурил брови, а я, чувствуя себя первый раз в жизни центром внимания, готов был расплакаться.

- Виноград с селедкой? - переспросила официантка.

- Что? - удивился я и наконец понял. - Нет, - прошептал.

- Что еще?

Я молчал. С меня было достаточно. И пауза слишком затянулась. И дядя Эдик сказал хрипло:

- А на закуску, - наморщил лоб, - на двоих нас, - показал на маму, - на двоих плавленый сырок.

Официантка не удивилась и спросила:

- Какой? У нас несколько видов.

- Самый дешевый, - сказал.

- Все? - спросила официантка и, не дожидаясь ответа, перешла к другому столику.

- Что еще скажешь, Эдик? - спросила его мама.

- Что? - не понял он ее.

- Ладно, - сказала она.

- Зина, - сказал дядя и сразу одним ее именем выразил очень много, после чего не нужно вспоминать прошлое, и я опять подумал, как хорошо сейчас, но так долго думать невозможно, и мама спросила у меня, потому что с ним разговаривать было не о чем, она только теперь это поняла, и улыбка на ее лице таяла, и если бы не я, она растаяла бы, и ее лицо - вытянулось, она знала об этом и не хотела этого, и поэтому обратилась ко мне: