Бессмертный город. Политическое воспитание - [20]

— Мэтр Тома просит извинить его за его приглашение в последнюю минуту, но он только что вернулся из П., куда ездил с визитом к нашему консульскому агенту. Разумеется, если вы заняты, ужин будет отложен.

Секретарша, как, впрочем, и адвокат, была прекрасно осведомлена, что ее шеф ничем не занят по вечерам. Обрадованный тем, что не придется в одиночестве сидеть перед кольцом с салфеткой, Жюльен принял предложение.

Адвокат жил в старинном дворце в самом центре старого города, за ратушей. Ворота дворца, такие же тяжелые и высокие, как и ворота консульства, выходили на узкую улочку, когда-то облюбованную художниками и поэтами, — дворец Юбнер возвышался в самом ее конце: — больше двух столетий под благожелательным взором герцогов Юбнер, из поколения в поколение проживавших в этом дворце, здесь процветала одна из первых академий Возрождения, лишь на несколько лет уступившая пальму первенства академии Барди[23] во Флоренции. В ее гостиных зарождалась европейская музыка, в ее библиотеке среди старинных планисфер и карт заново рождалась география. Уже давно на знаменитой улочке царил покой, а дворец Юбнер превратился в музей истории города, президентом совета которого стал адвокат Тома.

— Как мило с вашей стороны посвятить часть своего драгоценного времени скромному бумагомарателю! — воскликнул адвокат, встречая Жюльена в дверях.

К его квартире вели очень крутые ступени, продолжавшие парадную лестницу со статуями из черной бронзы. Винер вошел в небольшую прихожую, с полом, выстланным белым и черным камнем, и украшенную двумя мраморными скульптурными изображениями священников XVI века в духе Бернини[24]. Толстая горничная приняла у него пальто, повесила его на деревянные плечики и водрузила их на вешалку. Адвокат предложил ему пройти в гостиную, откуда доносились голоса. Узкий коридор был обит старинным шелком и украшен барельефами, похожими на куски этрусских саркофагов.

— С нашим другом Соллером вы уже знакомы.

Архитектор с бокалом в руке поднялся навстречу Жюльену, его примеру последовал его собеседник, на прусский манер склонившийся перед новым консулом.

— Меня зовут Масканиус. Это мои статуи загромождают до сих пор ваш дворец; как только снег подтает и грузовик сможет въехать во двор, обещаю вам все вывезти.

Оба гостя были в смокингах, адвокат — в домашней велюровой куртке темно-зеленого цвета. Жюльену стало неловко: он не переоделся и был в том самом сером шерстяном костюме, в котором провел весь день. Но вот хозяин подал ему бокал шампанского и поднял свой в знак приветствия.

— Мы — трио старых холостяков, — бросил он. — Надеюсь, вы не очень соскучитесь в нашем обществе. Зная толк в женщинах, как и во французском шампанском, — не заблуждайтесь на сей счет, — я положил себе за правило не позволять ни одной из них переступать порог этой квартиры. Клятва старого холостяка, которую мои друзья Соллер и Масканиус дали вслед за мной. Это отнюдь не мешает проявлению наших сердечных привязанностей, но в другом месте, у себя же мы верны клятве и остаемся одни. — Помолчав, он поспешил добавить с робким смешком: — Или же доставляем себе удовольствие, принимая высокого иностранного гостя!

Пока Жюльен, озябший по дороге, согревался у камина, адвокат пустился в пространные рассуждения, описывая свое пристрастие к Франции, а заодно и пристрастие французов к Н., где он появился на свет, как и его друзья Соллер и Масканиус. Друзья перебивали его, каждый пытался перещеголять другого, расхваливая красоты города, которым они гордились, и красоту Парижа, где у архитектора была квартирка. Жюльен, не имея возможности вставить хоть слово, слушал и осматривался. Гостиная была невелика, со множеством низких и круглых столиков на одной ножке, сплошь уставленных скульптурными фрагментами, камнями, разными пирамидами и другими вещицами из мрамора, которые вошли в моду в Н., когда его последние правители, позабыв о былом меценатстве, превратились просто в тонких ценителей искусства.

— Да, у меня слабость к дурному вкусу моего деда, который в свою очередь питал большую слабость к дурному вкусу великого герцога Эрнеста, чьим душеприказчиком являлся, — заметил адвокат.

Толстуха горничная объявила, что ужинать подано, гости прошли в столовую. Из последующей беседы Жюльен мало что уяснил, кроме, пожалуй, одного: адвокат много разъезжает между Н., П. и Парижем, куда призывают его «французские дела». Когда же он захотел узнать больше, адвокат улыбнулся.

— Я занимаюсь не только государственными делами, но и делами некоторых ваших соотечественников, которые столь любезно доверились мне, — только и сказал он.

Затем он увлекся новым рассказом, на этот раз о таланте Соллера, выбрав которого для реставрации дворца Саррокка консул проявил истинное здравомыслие, а также о богатстве коллекции Масканиуса, которую тот, кто является в конце концов хозяином дворца, поскольку дворец принадлежит Франции, вскоре оценит. Архитектор и антиквар вновь перебили его, чтобы в свою очередь воздать ему должное; Жюльен молча слушал их. Когда же гости перешли в гостиную, были обнесены выдержанной граппой и выкурили по длинной сигаре, Жюльен поднялся и откланялся. Выражая уверенность в скорой встрече, оба — и архитектор и антиквар — были весьма обходительны и любезны, а адвокат прямо-таки искрился дружелюбием. Жюльен вышел на улицу: было очень холодно, вновь повалил снег. Добравшись до своего опять чересчур натопленного номера, Жюльен чуть было не потерял сознание. Захотелось позвонить во Францию, поговорить с Анной, но было за полночь, и он не осмелился снова будить коридорного, только что в полусне протянувшего ему ключ.