Бессмертный диптих - [6]

II.

Лазурь небесная изливалась в море, лазурь морская востекала в небо, и Тласко, стольный город Морского Моста, был подернут легчайшей голубизной, сквозь которую по ходу солнца вспыхивали изразцы на граненых вершинах храмовых пирамид, и яро пылала золотом далекая кровля чертогов правителя.

Все то же я видел пятнадцать лет назад с борта торговой галеры; все то же. Хотя нет. Тогда над каждой пирамидой тянулся дымок.

– Сколько же тут народу?

Командор Альдерхт пощипал присоленный сединою ус.

– Народу несчитано, тысячи тысяч, но они забиты и покорены. А воинов мы как-нибудь перечтем.

– Да уж. Не то они перечтут наши трупы.

Альдерхт сощурился. Я протянул ему подзорную трубу. Он отмахнулся. Потом с деланным равнодушием полюбопытствовал:

– Вон то… Блестит… Это позолота?

– Нет, это чистое золото. Золотая черепица.

– Но там не менее мили.

– Здесь и ошейники для рабов куют из золота.

– Понимаю. Смотрите-ка, к нам плывут.

Я прибегнул к трубе.

– Это таможенные лодки. Чиновники досмотрят товар и дадут лоцмана.

– Товарец-то у нас… – хмыкнул командор, со стуком переступив латными башмаками. Как он терпел жару в этом железе, непостижимо.

– Уж какой есть.

Тласко меж тем раскинулся перед нами во всей красе – двумя белыми крыльями по сторонам светлой широкой протоки – Канала, связующего два океана. Совсем вдалеке высокой дугой синел над ним мост – я знал, один из пяти. Под этими мостами свободно проходил самый большой корабль.

Таможенные лодки близились. Уже можно было разглядеть чиновничьи головные уборы из алых перьев.

– Да пребудет над вами Солнце, – поклонился старший чиновник, меж тем как его подчиненные уже зыркали по сторонам, – с какой целью приблизились вы к незыблемым опорам Морского Моста?

Я переводил высокопарное разъяснение командора, а сам вспоминал – раньше они говорили «Да смилуются над вами Боги». Потом пришлось водить таможенников по трюмам всех четырех судов, и я возблагодарил судьбу за то, что наши корабли так темны и зловонны: бронзовокожие рослые чиновники брезгливо морщились, ощупывая вороха лисьих и волчьих шкур, и не ущупали того, что под ними.

Досмотр длился без малого четыре часа; когда лоцман перешел на наш головной корабль, солнце клонилось к закату, далекий мост над каналом не синел, а сиял нежной белизной, и блеск золотой кровли стал мягче.

Мы уже были в виду предназначенной нам пристани, когда воздух вдруг наполнило слитное пение. Слов я не различал, да, может, их и не было. Пели на вершинах пирамид: мягкими волнами напев тек по ступеням в вечернуюю духоту белокаменных улиц. Странное дело: некогда я провел на Мосту год, был свидетелем полной последовательности празднеств, но ничего подобного не слышал.

Однако когда мы ошвартовались, все смолкло. Выходящие к пристани улицы были безлюдны, и холщовые навесы небольшого рынка уныло темнели посреди вымощенной белым известняком площади.

Что-то изменилось на Морском Мосту, и завтра же я должен был узнать – что.

Наутро я был разбужен тем же пением. Солнце только взошло, блеск реял в туманном воздухе, казалось – самый воздух и поет каждым дуновением рассветного ветерка. Пели не только на пирамидах: люди с воздетыми руками были на каждой крыше. Они приветствовали солнце.

Ну и дела.

Кое-как позавтракав и доложившись командору, я сошел в город.

Жители Тласко были все так же прилежны, учтивы, улыбчивы и услужливы – их бронзовые круглые лица сияли «безмятежной радостью» или «неизменным радушием» – распространеннейшими из «общезначимых выражений» (выдавать истинные чувства на людях считалось здесь верхом непристойности).

Их белые одежды сверкали золотой блесткой.

Золото, вожделенное на другой стороне мира. Всеобщее это вожделение воплотилось в рыжей девице по имени Одель. Одель, королева в моем скудном отечестве. Она расспрашивала меня, где я побывал и какие из посещенных мною краев богаты золотом, – я сразу подумал о Морском Мосте, и назвал его первым.

Одель так любила золото, что носила на себе половину королевской сокровищницы. Буду честен – старинные ожерелья с лалами и надвинутая низко на лоб осьмизубая корона были ей к лицу. Не в нашем туманном краю, а хотя бы на Юге ей править – подумал я, увидев королеву впервые.

Но в нашем туманном краю отыскались богатства, стоящие всех южных щедрот. Желтая сера, фосфор, селитра по отдельности составляли скромную радость алхимиков. Вместе они создали философский камень, способный из чего угодно добыть золото.

Я считал, что утратил способность удивляться, пока не увидел камень в действии.

Первая же пирамида, к подножию которой привела меня говорливая торговая улица, оказалась открытой для восхождения: люди степенно подымались и спускались по крутой, с высокими ступенями лестнице, как будто эта лестница была продолжением мостовой, проходом в соседний квартал. Немыслимое здесь ранее дело. Применяясь к общей неспешности, взошел и я. Люди стояли на мощеной площадке, сложив ладони и отвешивая легкие поклоны уже высокому солнцу. Выложенный изразцами храм за их спинами был пуст. Глыба жертвенного алтаря темнела перед входом, сухая и ничем не украшенная. За ней, в плотной каменной тени, угадывались изображения богов – разноцветные лица, венцы из костей и перьев. Кажется, здесь, как и на многих других пирамидах, служили раньше богу войны Ацалю – каждая победа, каждое прирастание Предмостий – владений на севере и юге – подтверждалось закланиями.