Бессмертный диптих - [3]

До Морского Моста – перемычки меж двух материков – дни и дни пути. В наших местах не признают власти его правителей. По крайней мере, так было. Десять лет назад, когда я только поселился на острове, на Морском Мосту не было никакого Вальпы. Мост держал старый Оатли. Среди наследников я Вальпы не помнил, но он мог быть незаконным отпрыском или вовсе наложником.

– Сколько времени вы… провели в море?

– Я потерял счет дням. Быть может, четыре или пять дней. А может, и восемь, и десять. Какое-то время я был без памяти.

– Ваша рана на животе была нанесена вам незадолго перед тем, как вы оказались в море?

– Да. – Он снова прикрыл глаза, словно боялся, что я во взгляде его прочту, как ему распороли живот.

Следующие два дня пришлось отдать орехам: они поспели все разом, и под орешницами вовсю сновали крабы. Орехов, как я и предполагал, оказалось много даже для двоих.

– Я должен оставить вас на два или три дня. Необходимо продать орехи. Вы идете на поправку и уже сможете перевязывать себя сами.

Его распоротый живот зарастал, прикрывая рану розовым рубцом, едва ли не на глазах. В этом было что-то отвратительное, что-то от низших бескостных тварей. Невольно подумалось, что неизвестным мучителям надо было на пробу разрубить его пополам.

– Мой досточтимый гость… В наших краях знать не знают о Вальпе. Но, может, уже пора узнать?

Он потер лоб все еще перевязанной на запястье рукой – хотя от кровавой мозоли под повязкой, должно быть, и шрама уже не осталось.

– Вам, людям, он не опасен. Вернее сказать, не более опасен, чем любой другой правитель. У вас, людей, всегда были и будут такие правители… грезящие о бессмертии.

– Странное суждение. Мы все – испытываем страдания и способны их осознавать. Стало быть, он равно опасен всем разумным созданиям, потому что он мучает нас. Все-таки я должен вас покинуть, иначе я пропущу прилив.

Работая веслом, я размышлял. Бессмертные жили в чести при многих дворах, изредка давали владыкам советы, много путешествовали по торговым делам и, кажется, знали людскую жизнь насквозь. Никто и никогда не покушался на них. Почему же это сделал Вальпа? Никто иной, нигде больше – а только Вальпа, правитель Тласко, Опора опор Морского Моста?

Тласко (что и значит «морской мост») был последней из великих держав на моем пути к отшельничеству. Судьба, в кою я верую, сама по себе не добра и не зла: добро и зло возникают из обстоятельств, в которых она осуществляется. Человек, наделенный судьбой разбойника, может быть благородным, если борется с бесчестными богачами, или низким – если грабит порядочных купцов.

Таким образом, мы сами решаем, какую сторону нам принять, следуя судьбе.

Величие Морского Моста не было добрым. Его народ, разделенный на множество сословий по ремеслу и рождению, словно заколдованный, гнул спину, совершал многочисленные требы, жертвовал на частые празднества и, главное, щедро поливал алтари кровью: торжественные заклания отроков, детей, даже младенцев.

Последние сто лет краснобокие суда Морского Моста пенили моря по всему миру – купцы с Моста торговали пряностями, жемчугом, шкурками диковинных зверей и птиц, цепко присматриваясь к порядку и ремеслам в других землях.

Врачевание пребывало в руках жрецов. Части человеческого тела они изучали на тех, кто по несоразмерности или убожеству сложения не годился на заклание во имя богов. Трепетные тела пластали на раздирательных столах, как я, бывало, пластал собак и лягушек. Также на живых испытывали лекарственные средства, часто – ужасающей крепости и силы.

Да, их знания были обширны. Но я брезговал ими, хотя при моей известности был к ним допущен. И, сказать по правде, владели они в основном способами и средствами исцеления отдельных хворей, но не сокровенным знанием о целостной человеческой природе.

Вероятно, в правление Вальпы они достигли пределов в этом прикладном врачевании. И коль скоро, как им казалось, предел положила человеческая природа, они решились попробовать ее превзойти. И взялись изучать попавшего им в руки бессмертного, применяя свои изуверские способы и попутно стараясь выбить из него древние знания. Благо на нем все заживало, как на собаке.

В деревне я сбыл орехи и попытался расспросить местных о Вальпе и Тласко – но здесь редко плавали дальше, чем за три дня, и потому ничего не знали. Вернувшись с припасами полотна и некоторых лекарств, я застал бессмертного сидящим под навесом моей хижины. Обожженная кожа лупилась с его лица нежными чешуйками.

Повязок на нем не было. Шрамы, еще недавно отчетливые, расплывались на гладкой коже, как следы на мокром песке.

– Вальпа не опасен вам, – сказал он, словно мы и не прерывали разговора. – Он принесет вам не больше страданий, чем любой другой правитель. Вы счастливы тем, что вам во всем положен предел: в радости, в горе, в самой жизни. Мы же не знаем предела… Кроме, пожалуй, предела небытия.

– Я был бы не против расширить пределы моих знаний о врачевании. И свести предел их небытия к нулю.

Бессмертный улыбнулся. В улыбке сквозило страдание.

– Они преследовали ту же цель… Люди Вальпы. Ценой моих мук они изучали мою природу ради тайны бессмертия.