Бесс-фракиец - [2]

— Что ж, по рукам… Но как ты заполучил себе столь невероятного бойца, друг мой?

— Поверь, Валерий, тебе лучше не знать, — вдруг холодно, без привычных шуток ответил капуанец, отчего толстяк тоже перестал улыбаться. — Спать будешь крепче и спокойнее.

Затем Гай обернулся к своему спутнику, с которым прибыл в амфитеатр, и что-то проговорил ему на ухо. Тот кивнул покрытой капюшоном головой и серой тенью покинул трибуны, плавно заскользив к выходу.

Валерий покосился на незнакомца и, несколько озадаченный поведением капуанца, перевел разговор в иное русло:

— Впрочем, Гай, даже если мой боец проиграет, я в накладе не останусь. Ведь сегодняшние бои назначены в честь нашего великолепного триумфатора, Квинта. — С этими словами тучный ланиста кивнул на главную трибуну. Там, заняв почетное место по правую руку от прокуратора, восседал осанистый мужчина с орлиным взором и профилем настоящего аристократа. Он был облачен в золоченый нагрудник и белый плащ, заколотый на плече изумрудной фибулой. По-военному коротко остриженную голову украшал лавровый венок победителя.

— Вот он, Квинт Осторий Скапула, префект претория, — продолжал Валерий, — славный военачальник. Одержал в Северной Фракии несколько побед, которые принесли в нашу провинцию мир и покой, а также немало трофеев и рабов-горцев, хе-хе. За это его удостоили триумфа, пусть не такого пышного, какие устраивают в Риме, но всё же посмотреть есть на что. Говорят, Квинт приходится каким-то дальним родственником самому Цезарю Августу. Что ж, это неудивительно: он так же, как Император, благороден, победоносен и беспощаден к варварам, — толстяк лукаво подмигнул собеседнику. — Так что, думаю, фракийская кровь, красиво пролитая на песок арены, хорошенько развлечет нашего героя, и за это он, несомненно, будет признателен мне. Ну а признательность отпрыска рода Цезарей, сам понимаешь, штука полезная. Так что я не буду в обиде, если вдруг твой боец окажется сильнее, дружище Гай.

— А ты всё не меняешься, старый лис. Нигде своего не упустишь, — усмехнулся капуанец и поднял кубок с фалернским в честь своего соперника. Толстяк ответил тем же.

* * *

Время шло. Отгремела общая схватка, оросили своей кровью песок арены попытавшие счастья с дикими хищниками бестиарии, под шумный рев толпы прошли поединки гопломахов с самнитами, затем — мирмиллонов с ретиариями. И вот настал час главного боя нынешних празднеств — единоборства чемпиона Капуи Неистребимого с новым фаворитом публики Тримонтиума, Бессом-Фракийцем.

Под гул толпы и вой римских труб Бесс вышел на песок. Его клинок для боев на арене — длинный меч-ксифос с обоюдоострым листообразным лезвием — покоился сейчас в ножнах за спиной, подвешенных на двух кожаных ремнях, что крест-накрест перехватили обнаженную грудь. Из одежды на фракийце была лишь набедренная повязка; из доспехов — пара широких медных браслетов на запястьях. Ни щит, ни шлем не входили в его гладиаторское снаряжение.

Бесс посмотрел себе под ноги: песок уже стал красным от пролитой за день крови. Холодными глазами воин обвел вопящие трибуны, искаженные животным восторгом лица, одурманенные кровью глаза, раззявленные в едином неистовом крике рты… Люди, которые считают себя цивилизованнее и благороднее всех прочих народов, обитающих за пределами их Империи! В такие моменты он, пленный варвар и раб, чувствовал себя выше любого из них. Он всеми порами тела ощущал, как жадно ловят их взоры каждый его шаг, каждое движение. Как их уста выкрикивают его имя. Понимал, что пока он на арене, эти люди целиком и полностью принадлежат ему. Пьянел от осознания собственной власти над ними… и даже тогда не переставал презирать этих развращенных и жестоких зевак, забавы ради превративших жизнь и смерть в игру, в жестокое и потешное зрелище. Здесь и сейчас в них было меньше человеческого, чем в ком-либо ином. Даже чем в тех, кто убивал и умирал перед ними на арене. Бесс вспомнил гладиаторскую легенду о Спартаке-освободителе, о восстании воинов арены и их мести римским поработителям. В сердце варвара горела та же мечта, и в голове уже созревал отчаянный план…

Глаза фракийца вспыхнули грозным огнем, когда он высмотрел на главной трибуне римского военачальника Квинта. Этот человек был виновен в смерти большинства его соплеменников. Это он в нескольких битвах разбил войско гетов и разорил их селения в Родопских горах. Это он согнал сотни закованных в цепи пленников в римские города — и продал их, как продают одежду или еду. Это его выжившие геты называли демоном во плоти и пугали его именем детей по ночам. И именно его Бесс поклялся убить, даже если ждать подходящего момента придется всю жизнь. Фракиец зажмурил глаза и крепко-накрепко сжал кулаки, чтобы приступ ярости не лишил его рассудка.

Но вот трубы взревели во второй раз, возвестив о выходе противника Бесса, и он устремил взор к противоположному краю амфитеатра, где появилась гигантская темная фигура. Тартак не преувеличивал: Неистребимый выглядел настоящим исполином. Тело его покрывал пластинчатый панцирь, на руках — наплечники и наручи, на голенях — поножи. Голову венчал шлем со сплошным забралом, в котором были оставлены только небольшие прорези для глаз. Щита Неистребимый тоже не носил, зато обеими руками сжимал огромную секиру с двумя полукруглыми лезвиями. Обычно так были вооружены самые искусные бойцы, убийцы гладиаторов, самые могучие и смертоносные ублюдки — секуторы.