Бесприютный - [62]

– И что потом?

– Потом ничего. Вряд ли из этого что-нибудь вышло бы.

– Друг мой, – сказал Люсьен, не отвлекаясь от своего занятия, – нельзя же одновременно совершить геройский поступок и получить девушку в придачу.

– Это еще почему?

– Потому что тогда вместо героической драмы получился бы водевиль.

– Возможно, – тихо ответил Марк, – но если честно, пожалуй, я бы предпочел водевиль.

Глава 43

Когда Луи выходил вечером из комиссариата, он чувствовал себя совершенно разбитым, но на душе у него было спокойно. Пусть Луазель заканчивает эту историю. А ему еще надо кое-что уладить.

Секатор работал граблями в северной части кладбища. При виде Луи он застыл на месте.

– Так и думал, что ты объявишься, – сказал Луи. – Услышал, что убийцу поймали, не так ли?

Секатор дважды бесполезно поскреб граблями.

– И ты решил, что можно выйти? Что тебя не схватят? А изнасилование? Ты про него забыл?

Секатор сжал руками черенок грабель.

– Я тут ни при чем. Если хозяин сказал, что я там был, он врет. Доказательств нет. Никто не поверит убийце.

– Ты был там, – отрезал Луи, – вместе с Русле и приятелем, которого ты нанял. Мерлен заплатил вам.

– Я ее не трогал!

– Потому что не успел. Ты уже лежал на ней, когда Клеман Воке облил тебя. Не трудись отрицать. Мерлен ничего не сказал, но есть свидетель.

Клермон наблюдал за вами в бинокль из своей мастерской.

– Старая сволочь, – проворчал Тевенен.

– А сам-то ты чего стоишь?

Тевенен метнул на Луи ненавистный взгляд.

– Я скажу, чего ты стоишь, Секатор. Ты не стоишь трех гвоздей, и я легко мог бы тебя отправить за решетку. Но Николь Вер до умерла, и ей это не поможет. И есть еще кое-что. Оберег твоей матери. И ради него, только ради него я оставлю тебя в покое. Тебе повезло, он тебя защитил.

Секатор закусил губу.

– И я оставлю тебе эту чертову бутылку сан-сера, которую таскал с собой каждый день, пока ты прятался. Когда будешь пить, подумай о Николь и постарайся почувствовать угрызения совести.

Луи поставил бутылку у ног Секатора и пошел прочь по центральной аллее.

В этот вечер Луи ужинал в лачуге. Когда он вошел, в столовой было пусто и сумрачно, и сквозь закрытые ставни он увидел Марка и Люсьена, сидящих на редкой траве пустоши.

– Где Мартин пупсик? – спросил он, подходя к ним. – Полетел навстречу солнцу?

– Не угадал, – сказал Марк. – Клеман не ушел. Я предложил ему прогуляться по улицам, но он важно заявил, что в том, что касается его, он самолично предпочитает клеить булыжники в погребе.

– Господи, – присвистнул Луи, – надо будет его как-нибудь поделикатнее вытурить.

– Конечно, но не сразу. Времени у нас полно.

– Вы не открыли ставни?

Люсьен взглянул на дом.

– И правда, – сказал ohv – никому в голову не пришло.

Марк встал и подбежал к дому. Он распахнул три окна столовой, раскрыл деревянные створки, потом отодвинул задвижку, которая закрывала ставни комнаты Клемана, и жаркий воздух волной устремился в комнату.

– Вот, – крикнул он Луи, высунувшись из окна. – Видел?

– Прекрасно!

– А теперь закрою, а то мы в этой лачуге от жары сдохнем!

– Что это с ним? – спросил Луи.

Люсьен вытянул руку.

– Не досаждай спасителю, – серьезно сказал он. – Он надеялся найти любовь, а остался с кучей неглаженого белья.

Луи прислонился спиной к аиланту и покачал головой. Люсьен шмыгнул носом и сунул руки в карманы.

– Возвращение солдат с фронта всегда трагично, – пробормотал он.

Глава 44

Толстуха Жизель решила в виде исключения оставить свой пост у дома на улице Деламбр и пройти тридцать метров, отделяющие ее от юной Лины. В руках она держала газету.

Подойдя, она помахала газетой у Лины перед глазами.

– Ну что! – сварливо крикнула она. – Кто был прав? Мартин малыш убил бедных девушек или не Мартин малыш?

Лина с опаской покачала головой:

– Я этого никогда не говорила, Жизель.

– Да что ты! Я извиняюсь, но еще два дня назад ты была готова отдать его в лапы полицейских. Все время я должна вмешиваться. Так не поступают, крошка моя, пусть тебе это послужит уроком. Малыш Марты хорошо воспитан, поняла? И потом, он ей как сын. Тут и рассуждать нечего.

Лина опустила голову, и толстая Жизель, ворча, удалилась.

– Ну что за жизнь сволочная, – проворчала она, – вечно, чтобы настоять на своем, надо глотку драть.