Беспощадная бойня Восточного фронта - [9]

В лесах Высокого Венна горело болото. Огонь пожирал торф под землей, угрожал лесам и пашням, высушенным летним зноем. Он вырывался из-под земли то в одном, то в другом месте. Лесорубы, лесничие и солдаты боролись с пожаром, а вечерами нас посылали к ним на помощь.

Дым поднимался над горным склоном. Запах гари проникал в долину; копоть ложилась на наши лица и плечи. Прохладными вечерами мы поднимались в гору. Сумерки наступали рано. Гаснущие огни время от времени вспыхивали на опушке леса, а выше в горах разгорались маленькие пожары, которые мерцали словно ряды фонарей, поставленные здесь болотными карликами и духами и раскачивающимися на ветру.

Мы разбивали лагерь в сосновой роще на мягкой хвойной земле, сооружали хижины из ветвей, накрывая их белой материей от ветра, и поглощали заготовленные заранее бутерброды. Снаружи выставляли караул. В наших укрытиях постепенно становилось тепло от нагретой за день земли.

Я долго лежал с открытыми глазами. Звезды проблескивали в просветах ветвей, медленно перемещаясь над деревьями. Ветер шептал в кронах, роса покрывала траву, а туман поглощала земля. Это была моя родина, она виделась мне во всем: в траве, в хвойных иголках, в лагере, в небе над головой. Не было никаких препятствий, которые отделяли бы меня от Бога и от окружающей природы. Я спокойно лежал на земле, чувствуя себя в центре мироздания.

К нам часто приходили валлонские лесорубы; они садились около меня, рассказывали о своей работе, своих женах, о маленьком счастье побежденного народа, который никогда не понимал войны и с нетерпением ждал ее конца. К полуночи они прощались со мной, как со старым другом, и шли охранять свои дома от подземного огня. Я радовался. Я никогда не видел врагов среди чужих народов, для меня важен был сам человек, а не его национальность или происхождение. Они видели во мне не солдата, просто друга, одетого в мундир. Я находил врагов только среди моих соседей и в себе самом. В той личности, которая боролась с уготованной ей судьбой и угрожала самому своему существованию. Я еще долго размышлял во тьме, пока наконец не погружался в сон.

Дрожа от холода, я проснулся на рассвете. Огонь за ночь погас. Туман и дым смешались. Мы возвращались в казармы.

Проезжали Моншау, и я вдыхал атмосферу моего старого города. Жизнь не была так уж тяжела, скорее я делал ее невыносимой в своем воображении. Страдал из-за непримиримой вражды к военной службе и войне.

В полуденном свете мы маршировали мимо озера Робертвилль, шли через горы по узким лесным дорогам, спускались в долину. Под буком и ольхой пробивал себе дорогу ручей, форель выскакивала из воды, водоросли колыхались по течению, а на дне блестели полевой шпат и кварц. Мы поднимались на крутые склоны к руинам замка и разбивали там, в разрушенном дворе, палатки между дикими фруктовыми деревьями и кустарниками.

Когда наступал вечер, мы взбирались на широкую башню, зажигали костер, сидели на каменном полу, подстилая под себя плющ, хворост, ветки шиповника, пили местное вино или же опустошали бочонок пива. Курили и пели песни о солдатской жизни, любви, военных походах и смерти. Это была какая-то грустная и в то же время веселая музыка, которая, как мне казалось, звучала, когда я слушал армейскую симфонию Гайдна. Пламя костра танцевало, звезды сияли, аромат лесов, бузины и рябины поднимался к нам, ночной ветер разбивался о скалы и кустарники, а свет луны дополнял эту романтичную ночь. Мы замолкли, и теперь в воздухе слышались только крики совы. Для нас это была передышка после тяжелой дороги. В этот час я чувствовал себя в безопасности, окруженным друзьями. Я был всего лишь один из немногих, кто носил солдатский мундир, ничем не отличаясь от общей массы.

Таким образом, я на несколько часов в своем сердце стал таким же, как и все, солдатом. Я уже не ощущал в своем сердце протеста против уготованного мне в жизни жребия. Против всего того, что могло быть со мной на войне под маской солдата.

Я принял солдатскую участь, которая обусловлена послушанием и воспитанием. Я испытал вздох облегчения, и душу мою отчасти оставили те мучения и страдания, которые одолевали меня ранее. Однако втайне я все же мечтал только о возвращении домой, ко всему тому, что открывало мне ворота к романтике молодости и звезде свободы, а не к оружию и ужасам войны. Моя тоска по-прежнему бодрствовала во мне. Я продолжал ткать свой ковер переживаний, и будущее лежало пока еще передо мной, спрятанным в запечатанном сундуке. Впереди рассылался далекий, далекий мир, который я еще не посетил.

Я жил в моей собственной империи, в мыслях о вселенной, в поисках Бога, в фантазиях, мечтах, снах и гротеске, а также в раздвоенности души, страхе и отчаянии. И, конечно же, предпочел бы остаться дома, а не надевать на себя маску солдата.

Ночной дождь шумел по брезенту наших палаток, барабанил по листве. А на следующий день мы уже шли назад к источнику в Эльзене. Командно-штабное учение продолжалось. Мы упражнялись, шагая под знаменами, стреляя холостыми патронами, и наша победа, конечно же, не подлежала сомнению. Мы разгромили условного врага. Так же как в сводках вермахта сообщалось только о победоносных маршах и боях на окружение и о невероятном числе пленных и трофеях в русском походе, где решалась наша судьба.