Беспощадная бойня Восточного фронта - [10]
Начало моих приключений ограничивалось пока лишь предчувствиями, мечтами и видениями, интерпретацию которых я предоставлял наступающему времени, и быстро забывал о них.
Обгоревшие на солнце, изнуренные тяготами маневров, мы возвращались назад в казармы Кёльна. Каждый день мог поступить приказ на наступление.
Я был отпущен домой и стремился использовать все, что пока еще предлагал мне город: любовные приключения и книги, концерты, спектакли, варьете и молитвы в соборе. Я снова встречался с другом, снова пил за ночным столом вино в своей компании. В неизвестности и ожидании проходили дни. Я не волновался и ждал своего будущего со странным нетерпением.
Однажды я нашел свою фамилию в списке мобилизованных. Оделся, собрал свои пожитки, попрощался с родиной и отправился в мое большое русское приключение.
Теперь война настигла также и меня.
ПОЛЬСКАЯ ИНТЕРМЕДИЯ.
На рассвете мы маршировали с ранцами, шлемами и винтовками к вокзалу.[6] Шел дождь, ранец давил на плечи, на душе было тяжело. Вокруг царила атмосфера прощания. Женщины на улицах утирали слезы на глазах, девушки подсмеивались над нами.
Мы погрузились и отправились в дальний путь.
Поезд этим бабьим летом мчался навстречу восходящему солнцу. Зной раскалил теплушки. Мы сидели на жестких, скользких скамейках. Тонкая, растоптанная солома покрывала пол. Наш багаж заполнял углы вагона, а на дощатых полках лежала пыль. Винтовки и ранцы стучали в такт с шумом вагонных колес, которые пели свою песню на стыках. Хаос голосов, звуки пения, игры в карты, храпа и смеха не давал мне возможности размышлять. Я читал, не понимая смысла прочитанного.
По временам мы сидели в дверях, опустив ноги наружу, глазели на деревни, пашни, леса и нивы проплывающей мимо родины, кивали девушкам и пели наши песни, пытаясь перекричать шум бившего нам в лица ветра.
Только в полночь мы засыпали на полках, качающихся и колеблющихся по ходу поезда, видели сны и просыпались ранним утром, когда еще едва-едва рассветало.
Я долго смотрел на равнинную страну лугов, фахверковых домов и разбросанных группами деревьев. Она иногда напоминала Дарсс. Города, деревни и поля оставались позади. Снова и снова попадались березы на железнодорожной насыпи, среди овечьего помета и коровьего навоза. Потом появлялись небольшая роща, одинокое дерево, пыльная дорога, улица, ручей. Медленно изменялось лицо ландшафта.
Я не обращал почти никакого внимания на поведение солдат в вагоне, оставался спокойным, в каком-то странном равновесии. Когда я видел простых людей, работающих в своих садах или на полях, то думал о том, что еду в Россию, чтобы воевать, уничтожать посевы и урожаи, быть рабом войны. Но при этом чувствовал какую-то свободу, радость жизни. Это состояние возникало у меня под влиянием приближающейся опасности и близкого соседства со смертью. Боль прощания и уединенность печалили меня, и будущее снова стало пугать. Ничего знакомого и привычного меня уже не ждало.
Все же я не спорил с судьбой. С нетерпением ожидал я будущего. Я был еще довольно молод, чтобы оценить все новое, испытать привлекательность поездки и предстоящих приключений, что опьяняло бы меня в мечтах и построении воздушных замков. Мало думал об опасности и смерти, меня больше интересовали предстоящие приключения. Разнообразие впечатлений и уход от привычного бытия наполняли меня непонятной радостью. Меланхолические воспоминания чередовались с реальностью. Я уже не предавался печалям и заботам и удовольствовался радостью простого существования. Я был одновременно и несчастен и радостен, словно пребывал в состоянии влюбленности.
Итак, я входил в волшебное пространство приключений. Это было началом большого путешествия.
Без сна прошла и следующая ночь. К утру мы подъехали к границе побежденной и вновь разделенной Польши. Равнина и дальние холмы рисовали картину скудного ландшафта. Поля со снопами, лугами и просыхающим сеном последнего сенокоса, маленькие деревни и низкие, простые дома. Заброшенные сады между городами и широкие улицы в Лодзи, Кракове, Катовицах… Босые женщины с коричневыми косынками на черных волосах и в выцветших от дождей юбках работали на полях. Беспризорные дети в оборванных одеждах просили хлеба. Они бежали вдоль поезда, протягивая худые руки, или молча стояли, как символы голода и бедности побежденных. Их просьбы звучали на непонятном для нас языке. Мы не могли им помочь, так как сами питались скудно. Их бедность была нам чуждой, она проявлялась в другой форме, чем на нашей родине, и мы едва понимали их. В Германии еще не знали голода, цены не повышались, и мы впервые встретили здесь людей с другим языком, других нравов, другого восприятия действительности.
Я не видел здесь ни врагов, ни побежденных. Только иностранцев, и ничего не тянуло меня к ним. Глядя на них из мчащегося поезда, я не понимал их будней, их радостей и горя. Я даже не размышлял о них, чувствовал себя неважно и часто дремал.
В Кракове мы остановились. В полночь я стоял на часах, охраняя железнодорожные пути. Светили бесчисленные бледные звезды. Желтая луна появлялась и исчезала между облаками, становилась оранжевой и скрывалась в небе, посылая в последний момент на землю какой-то зловещий свет, который постепенно исчезал во тьме. Я дрожал от холода, глаза слипались.
