Беспокойство - [26]

Директор уже не хохотал, он поскребывал кончиками пальцев свою бритую голову и спрашивал у Фроси:

— Где ты его нашла? Настоящий артист-наездник!..

Это случилось месяц назад, в день отъезда Любови Ивановны во Владивосток. Анюта прислала вторую телеграмму, в которой просила, чтобы приехала мать — с Наташей совсем плохо, а муж еще не вернулся из дальнего плавания. И конечно, в тот же день Николай Михайлович отправил ее самолетом. Серж тоже провожал и просил Любовь Ивановну, чтобы она без Анюты не возвращалась.

«Настоящего артиста» директор не осмелился сразу пристроить в труппу. Он с кем-то советовался, позвонил в Москву, а потом предложил вежливо:

— Может, сначала за лошадками поухаживаешь? Нет, не конюхом, помощником тренера. Это полезно. Годик, а потом в труппу: ал-ле, оп-па-а, оп-па!

Он согласился. Фрося возмущалась:

— Да как же так, Серж?! Ты готовый наездник… Хочешь, я письмо напишу в управление цирков?

— Готовый, готовый… Но мне это совсем ни к чему. Среди лошадок спокойнее, и к тому же при деле.

В цирке шло представление. Многих артистов он уже знал. Фрося выступала в паре с Николасом Никишиным, двадцатичетырехлетним парнем отличного телосложения, прекрасным акробатом. Николас вовсе не Николас, это Фрося его так называет, а настоящее его имя Никифор. Они выполняли сложные акробатические номера. Серж, как всегда, сидел во втором ряду, на втором месте, и газета была при нем. Фросю и Никишина вызвали на бис.

«О, она действительно хороша! — любуясь Фросей, рассуждал он. — Хороша и непосредственна, с прекрасными артистическими данными. Такая в нашей стране могла бы стать звездой. — Серж вдруг поймал себя на мысли, что она ему не безразлична и что он смотрит на нее с душевным волнением. — Жениться на ней, это было бы романтично… К тому же, Хьюм, можно и таким путем вживаться в обстановку. Важно ведь вжиться, чтобы не было никакого подозрения: ты как бы частица этой жизни, и никто не может подумать о тебе плохо…»

Кто-то рядом громко зааплодировал, оборвал его мысли о возможности вжиться. Фрося и Никишин раскланялись, под восторженный шум публики скрылись в проходе. Он должен был идти к Фросе — так они договорились: Самурайке взбрело в голову после выступления отправиться в городской тир. «Она вообще-то чистая фантазерка или, скорее всего, педантка; видите ли, по ее личному плану сегодня стрельба в тире. И зачем это ей нужно, девушке с такими высокими данными акробатики? Все здесь по-другому, по-другому, иначе…»

Он скосил взгляд на мужчину: боже мой, тот же самый, которого он видел в сквере, с походкой, похожей на отцовскую! Он тогда назвал его условным именем — Прямой. У Прямого в руке была газета «Комсомольская правда». «Хьюм, неужели так быстро?» — с трепетом подумал Серж. Перед отправкой Хьюм беседовал с ним с глазу на глаз. Оказалось, что резидент вовсе не молчал, передавал сведения на позывных, которые каким-то образом стали известны русским. И поэтому центр не мог отвечать и давать какие-либо указания своему агенту. Серж был обязан сообщить новые кодовые установки и потом вживаться «до состояния обыкновенного, юридически законного гражданина». Странное дело, что Хьюм не напомнил о задании Стенбека. Однако Серж воспринял это как испытание его, Сержа, на умение молчать о том, о чем его не спрашивают…

Он посмотрел на занавес: из-за портьеры выглядывала Фрося. Она подавала знаки, чтобы он быстрее шел к ней. Серж качнул головой и торопливо вынул из кармана свою газету. Она была сложена так, чтобы видно было название. Прямой пошевелился, словно стараясь поудобнее сесть, но не обратил внимания на газету Сержа.

— Сегодняшняя? — решился спросить Серж. Прямой лишь взглянул на него. Но, погодя немного, спросил:

— Газета, что ли?

— Да.

— Пожалуйста, сегодняшняя.

Серж метнул взгляд на дату выхода газеты: «Не то, не то». Потом пробежал глазами по ее полосам, передал Прямому, говоря:

— Спасибо, — и заторопился к Фросе.

Стреляла она весьма посредственно. Из десяти зарядов только шесть пуль попали в цель. Фрося попросила еще пять штук. Инструктор, лысеющий грузин с орденскими планками на груди в четыре ряда, поскрипывая протезом, прошкондылял к полке. И оттуда, скося белозубый рот, бросил:

— Барышня, посвободнее держи, пуля метче ляжет.

Передавая заряды, инструктор задержал Фросину руку в своей:

— Ай-ай, какой глаза! Пах-пах-пах…

Фрося отдернула руку, замахнулась малокалиберной на инструктора, тот, округлив глаза, выкрикнул:

— Самурайка! Какой японес! — И к Сержу: — Она на все способна. И по голове может трахнуть.

— И рука не дрогнет, — сказала Фрося и начала целиться.

Когда она отстрелялась, на этот раз лучше, в тир вошел Николай Михайлович.

— А ну-ка, попробуй, — предложил он Сержу и сам, зарядив винтовку, отошел в сторону и стал наблюдать за Сержем. Инструктор что-то шепнул ему на ухо, но он не ответил, все смотрел на Сержа. Тот, о чем-то подумав, приложил приклад к левому плечу, делая вид, что он не знает правил стрельбы.

— Ты его пошли во Всемирный Совет Мира, — сострил инструктор, — ему там место.

— Погоди, Вано, — проговорил Николай Михайлович. Он показал Сержу, как надо держать винтовку и производить выстрел. Серж прицелился, потом повернул голову в сторону Николая Михайловича, подмигнул, улыбаясь. Выстрелил. Пуля попала в десятку.