Беспокойный возраст - [96]

— Где эти герои? Покажите мне их!

В голове Максима все спуталось. Он будто превратился в каменный столб и стоял, поддерживаемый крепкими дружескими руками. С его одежды стекала вода, к пожелтевшему лицу жирными пиявками присосались комья грязи. Захмелевшими от недавнего порыва, смертельно усталыми глазами (такие глаза бывают у солдат, выигравших тяжелый, мучительный бой) Максим смотрел на начальника строительства и не мог вымолвить ни слова. Ему казалось, он опять совершил непростительную глупость. А Саша Черемшанов, делая невинное лицо, пожимал плечами и ухмылялся, как будто говорил, что в этом безрассудном порыве он ни при чем, а зачинщик всему его товарищ и вообще он не понимает, что же такое произошло…

Федотыч в это время руководил устранением соседнего оползня. Заслышав крики рабочих, он прибежал по скользким мосткам к месту новой аварии. (После, все узнали, что авария эта могла оказаться самой пагубной для всего котлована.)

Он заметил, как все столпились вокруг кого-то, и, несмотря на то, что видел на своем веку всякое, похолодел.

«Не убило ли кого? Уж не натворил ли опять чего этот маменькин сынок?» — вспомнил он о Максиме и, работая локтями, пробился в круг.

Все были в грязи, «будто черти болотные», как заметил кто-то из рабочих, со всех текло, не было видно ни лиц, ни одежды, а только торжествующе поблескивали глаза. Федотыч с трудом узнавал людей… Увидев Карманова, он приготовился к худшему. Начальник строительства, в намокшем неказистом плащике и с перевязанным, как всегда, горлом, что-то говорил рабочим. Федотыч не сразу понял, что это была похвала его людям.

— Ну, прораб, — весело и вместе с тем сердито обратился Карманов к Федотычу, — вот твои молодцы. Любуйся! Чистенькие, а?

Карманов расхохотался:

— Чего же ты не хвалишь их, прораб? Остановили ведь! Задержали прорву! А? Ребятишки-то! Вот эти мальчики… — ткнул Карманов пальцем в двух пареньков, опустивших головы. Они более походили на грязно-коричневые бесформенные слепки, чем на людей.

— Но это не всегда можно! Телом такую махину не заслонишь. Промазали, чертовы сыны! Промазали! Где Рудницкий? — грозно засипел простуженный тенорок Карманова. — Евгений Михайлович! Немедленно ко мне со схемой всех оползней!

Федотыч больше не слушал начальника. В одном из пареньков он наконец узнал Максима. Но это было совсем другое лицо — не то, какое он видел час назад в диспетчерской будке.

— Так это ты? — удивленно спросил Федотыч и, расставив руки, кинулся к своему воспитаннику. — Спасибо, сынок… Утешил старика… А я-то тебя обругал…

Он не договорил: горячее отцовское чувство подступило к горлу. На время была забыта постыдная оплошность Максима в начале аварии. Ему и в самом деле на миг показалось, что он обнимал своего сына, вот так же со срывами и неудачами начинавшего работу где-то на далекой сибирской стройке…

19

Вечером Максим появился с чемоданом и отцовской полевой сумкой в дверях комнаты, в которой жил Черемшанов, и, щурясь от света электролампы, проговорил:

— Принимай, Сашка, на квартиру. Проси своего соседа поменяться… Пусть переходит к моему технику.

Саша приветственно поднял руку, виновато взглянул на своего компаньона-кабардинца: договорились ведь…

Кабардинец, тоже недавно приехавший молодой инженер-стажер, недовольно буркнул:

— Зачем так поздно? Можно было раньше. Я уже спать хотел…

Саша заискивающе улыбнулся:

— Пожалуйста, Шартан. Ты ведь согласился…

— Со мной не хочешь жить, — обиженно сказал смуглый, как лесная груша-зимовка, кабардинец и, кряхтя, стал собирать свои пожитки.

— Не обижайся, Шартан. Это же мой друг. Вместе учились, приехали сюда… И ты мой друг.

— Хорошо, хорошо, — ворчал Шартан. — У тебя все друзья.

Когда Шартан ушел, Максим сказал:

— Ну вот, теперь вместе… Только чур — не командовать.

— Ладно. Располагайся. Жить вместе, а думать и чувствовать врозь? Так, да? — И Саша засмеялся. — Окрестили нас нынче в одной купели.

Максим задвинул под койку чемодан, бережно положил под подушку отцовскую сумку, расставил на тумбочке бритвенный прибор, мыльницу, зубную щетку, водрузил флакон одеколона.

— А Шартан твой все-таки обиделся. По лицу было видно, — сказал Максим.

— Ничего. Шартан только товарищ, сосед по койке, а ты… ты совсем другое дело…

Максим обнял Сашу, с силой прижал к себе:

— Сашка, друг… Как бывает иногда в жизни — один день все переворачивает в голове вверх дном.

В этот вечер они разговаривали мало, не мешая друг другу думать. Ложась в постель, Максим вынул из сумки маленький любительский снимок, пристроил на тумбочке. С фотографии ясными, немного грустными глазами глядела Лидия. Он сам фотографировал ее новым, подаренным матерью аппаратом накануне размолвки. Поза и взгляд ее были непринужденные — именно такой и была Лидия в действительности: из глаз, смотревших с чуть приметной смешинкой, светилась ее душа, ясная, доверчивая… Рот, с мягкими полными губами, был полураскрыт. Нежные линии его как бы подчеркивали ее доброту, но в очертаниях подбородка, во взлете бровей сквозила непреклонная гордость… Такой именно и увидел Максим Лидию впервые, такой полюбил, но сейчас, когда она была далеко, ему казалось, что он, бывая с ней вместе, не замечал многих ее достоинств, всей прелести ее лица, глаз, улыбки…